– Причин несколько, – говорю я. – Например, мертворождение, о котором я по телефону сказала.
Кэрол кивает:
– Разговоры о переживании скорби помогают разобраться в нем и начать процесс отделения нужных эмоций от разрушительных. Что-нибудь еще?
– Да, мне кажется, к вам ходил один человек, с которым я связана. Я хочу знать, что ее беспокоило.
Кэрол Йонсон решительно качает головой:
– Я не могу обсуждать других пациентов.
– По-моему, этот случай особый. Видите ли, та женщина умерла. Ее звали Эмма Мэтьюз.
Я уверена: в глазах Кэрол Йонсон – явственное потрясение. Но она быстро приходит в себя.
– И все же я не имею права рассказывать, о чем беседовала с Эммой. Смерть пациента не избавляет меня от обязанности соблюдать врачебную тайну.
– Я правда немного на нее похожа?
Она медлит, потом кивает:
– Да. Я это заметила, как только открыла дверь. Вы, наверное, ее родственница? Сестра? Соболезную…
Я качаю головой. – Мы даже не были знакомы.
Она озадачена.
– Тогда позвольте поинтересоваться, как вы связаны?
– Я живу в том же доме. В доме, где она погибла. – Теперь мой черед медлить. – И у меня отношения с тем же мужчиной.
– С Саймоном Уэйкфилдом? – медленно говорит Кэрол. – С которым она встречалась?
– Нет, хотя его я тоже видела – когда он приносил цветы. Мужчина, о котором я говорю, – это архитектор, построивший этот дом.
Кэрол смотрит на меня долгим взглядом.
– То есть, если я правильно поняла, вы живете в доме на Фолгейт-стрит, как и Эмма. И состоите в связи с Эдвардом Монкфордом. Как и Эмма.