Глаза его были воспалены от этого сияния, кожа рук едва ли не обуглилась и сильно болела. Он осмотрел свою одежду: куртка разодрана в нескольких местах, три пуговицы рубашки исчезли, а на галстуке виднелись потеки крови.
«Надо обзавестись новым костюмом», – подумал он и, как ни странно, почему-то стал размышлять, удастся ли им найти хорошего продавца.
Снова посмотрев из окна и оглянувшись на горы, он вспомнил строчку из поэмы, которую читал много лет назад. Кажется, Шелли. Да, Шелли.
Он улыбнулся.
Эпилог
Суббота, 27 июня 2002 года
– Мак, пора, мы уже уходим!
При звуке отцовского голоса Мак Моллой поднял было глаза, но потом, серьезно нахмурившись, сунул карандаш в рот, пососал его, сделав вид, что курит сигарету, и поставил несколько штрихов на своем рисунке.
Монти улыбнулась. Мак всегда вызывал у нее улыбку. В теплом спортивном костюмчике, в свитере, с копной светлых волос, падающих на лоб, мордашка и пальцы вымазаны красками, он вызывал у своей матери самые нежные чувства. Похоже, бо́льшую часть времени он проводил в своем мире, рисуя, думая и тихо наблюдая за окружающими. Порой Монти беспокоилась, что для пятилетнего ребенка он слишком много и слишком серьезно размышляет. Он забрасывал ее вопросами, как устроен мир, кто такой Бог и что такое смерть. Последняя тема особенно интересовала его.
– Мак! Шевелись, приятель, готовься, мы идем на день рождения Алекса!
Мак скорчил гримасу и продолжал рисовать. Монти посмотрела на свои часики.
– Дорогой, – тихо сказала она. – Папа ждет. Ты должен привести себя в порядок. Пойди умойся, а я помогу тебе одеться.
Мальчик пожал плечами. Мамино предложение его не заинтересовало.
– Ты не хочешь идти в гости? К Алексу, твоему другу? Он же тебе нравится.
Мак сделал вид, что оглох. Монти торопливо прополоскала кисти в терпентиновом масле в щербатой кофейной кружке, вытерла их и положила на край палитры.
Стоял прекрасный летний день. Над далекими пологими холмами, на которые она смотрела из окна своей студии, висели легкие белые облачка, воздух звенел жужжанием пчел, а где-то в отдалении блеяли овцы. Сквозь запахи терпентина и льняного масла пробивались ароматы сада, цветов и свежескошенной травы.
Ей нравился этот старый ветхий амбар, из которого Коннор сделал для нее студию. Здесь было ее святилище, здесь она находила себе укрытие. Дверь открылась, и вошел Коннор, полный возмущения.
– Мак! Шевелись! – Голос отца звучал коротко и резко – верный признак того, что у него портится настроение.
Плохое настроение бывало у Коннора не так уж часто, но могло длиться несколько дней. Характер у него был резковатый, порой он пугал Монти, но за вспышками всегда следовало несколько дней, когда Коннор был тих и погружен в мрачные раздумья.
Они начались после его возвращения из Израиля. Он никогда не рассказывал о том, что было в Пещере демонов. Порой она пыталась понять, что же он утаивает от нее. Это было закрытой частью его натуры, чем в какой-то мере он с самого начала и привлекал ее.