Жена моего мужа

Темно-синий костюм взглянул в лежавшие на столе бумаги.

– У вас одинаковая фамилия?

Карла кивнула.

– Да, одинаковая. – И затем, будто кто-то другой двигал ее губами, добавила: – Это жена моего мужа, первая.

Глава 57. Лили

– Сахар, скотч, колюще-режущие предметы, жвачка?

А что случилось с чипсами? Или теперь заключенных подкупают жвачкой? Или жвачку используют для иных целей? Давненько я не приезжала к клиенту в полицию – в Девоне моя работа в основном крутится вокруг родителей вроде меня, семей, чья жизнь превратилась в сплошные попытки обеспечить своих детей, непохожих на других. Тех, кто не получил от системы то, на что имеет законное право. И речь не только о детях с родовой травмой, чьи больничные записи «исчезают» из карт, но и о ребятах вроде Тома, когда близкие вынуждены отвоевывать их право ходить в нужную школу и выбивать у государства пособие.

Дела об убийствах, кражах, банкротстве, отмывании денег – все, с чем я имела дело во время практики в Лондоне, казалось, остались в другой жизни.

Я уже предъявляю удостоверение личности женщине-полицейскому на контроле, но до сих пор не могу удовлетворительно объяснить себе, зачем я здесь. Почему я не дома с сыном (директриса отстранила его от занятий на неделю «ввиду обстоятельств»). Почему я оставила его на маму (хотя Том удивительно деловито отнесся к произошедшему и задает вопросы вроде «А что будет с папиным мозгом теперь, когда папа умер?»). Почему я приехала в это отделение полиции. И иду на свидание к жене моего мужа.

Много воды утекло с того вечера, когда я застала их у лондонской гостиницы: развод, новость о том, что Карла в положении, рождение дочери Эда и Карлы, смерть Эда. Все это казалось настолько нереальным, что мне пришлось повторить это несколько раз.

Все произошло скоро, болезненно скоро, словно по хитроумной таблице расчета фертильных дней. Рождение. Смерть. Две противоположности, между которыми больше общего, чем мы осознаем. И то и другое – это начало и конец, истинное и непознаваемое чудо.

Вот почему я здесь. Меня заставила приехать не просьба Карлы (когда я не ответила на ее звонок, она набрала Росса. Видимо, это она была «неизвестным номером»). Нет. Я здесь, чтобы взглянуть ей в глаза. Спросить, ее ли это рук дело. Сообщить, что она сломала три жизни. Что она дрянь, положившая глаз на моего мужа с первой встречи. Ребенок с нутром прожженной стервы.

Да, я хотела, чтобы Эду было плохо, но чтобы такое… Я скорбела о рыжеватом молодом человеке, который взял меня за руку на вечеринке много лет назад. Мне не верилось, что он мертв или что понадобилась его смерть, чтобы я поняла: я до сих пор люблю его, хоть и не знаю, за что.

В нашем бюро работала женщина, которая однажды пришла на работу с покрасневшими глазами.

– Скончался ее бывший муж, – шепнула мне одна из секретарш.

Я тогда еще недоумевала, почему она так расстроена. Теперь понимаю. Сознание, что у тебя нет права горевать о том, с кем прежде была общая жизнь, только усиливает боль.

Мы спустились в цокольный этаж. Каменные ступени звенели под моими каблуками. Когда я только начинала работать, обстановка изолятора состояла из лежащего на полу матраса с пятнами, окошка, зарешеченного толстыми прутьями, и, если повезет, пластикового стаканчика с водой.

Здесь было окно без решетки и стоял кулер с водой. На кровати, болтая ногами с видом пресыщенной супермодели, которая ожидает своей очереди выйти на подиум, сидела Карла. Я сказала «супермодель», однако волосы у нее были спутаны, а обычно блестящие от помады губы бледны. От нее пахло потом.

Однако даже сейчас в ней была какая-то притягательность. Манящее очарование, которое чувствовалось и в этой убогой обстановке. Манера держаться, прозрачно намекающая, что у девушки есть дела поинтереснее, чем париться в камере.

– Я этого не делала, – сказала Карла хриплым контральто. В ее голосе угадывался вызов.