Пропавшие девочки

С любовью,

Ник.

P. S. Оно того стоит. Ник, 29 июля

В день рождения Дары я просыпаюсь до звонка будильника. Сегодня та самая ночь, когда мы с Дарой вернемся в прошлое. Когда мы снова станем лучшими подругами. Когда все уладится.

Я вылезаю из постели, натягиваю свою форменную футболку и джинсовые шорты, а волосы завязываю в хвост на затылке. Все тело болит. Этим летом я стала сильнее благодаря тому, что таскала тяжелые мусорные мешки, отскребала «Кружащегося дервиша» и без конца бегала по лабиринту тропинок ФэнЛэнда. Мои плечи болят так, как обычно бывает после пары недель игры в хоккей на траве, и теперь у меня есть мускулы и темные синяки, которых я раньше не замечала.

Из холла я слышу, что в маминой ванной включен душ. Всю неделю она ложилась спать в 9, сразу после вечерних новостей с ежедневными отчетами по делу Мэдлин Сноу: скрывает ли что-то Николас Сандерсон, которого полиция, похоже, в чем-то подозревает; хорошо ли это, и существенно ли, что полиция до сих пор не нашла тела; возможно ли, что она еще жива. Можно подумать, Мэдлин ее дочь.

Я поднимаюсь на чердак, тихо ступая на носочках, как будто Дара может сбежать, если меня услышит. Всю прошлую ночь я думала о том, что скажу Даре. Даже тренировалась, шепотом повторяя слова перед зеркалом в спальне.

«Мне очень жаль.

Я знаю, что ты меня ненавидишь.

Давай начнем все сначала».

К своему удивлению, я обнаруживаю, что дверь в спальню сестры приоткрыта, и толкаю ее ногой.

Я не была в комнате Дары со дня своего приезда и теперь чувствую себя растерянной. В полумраке комната выглядит, словно чужая планета, где много мшистых поверхностей и непонятных гор. Кровать Дары пуста. Моя записка по-прежнему аккуратно лежит на подушке, так что неясно, читала она ее или нет.

Многие годы Дара засыпала в кабинете, мы часто находили ее на диване завернутой в одеяло, безмятежно сопящей под рекламу многофункционального чудо-ножа или обогревателя для сиденья туалета.

Однажды в прошлом году я спустилась вниз на запах рвоты и обнаружила, что, прежде чем она уснула, ее вырвало в мамин глиняный горшок коренных народов Америки. Я умыла ее, протерла углы рта влажным полотенцем, сняла отклеившиеся накладные ресницы, пушистые, словно гусеницы, прилипшие к ее щеке. В какой-то момент она на секунду проснулась и сквозь приоткрытые веки посмотрела на меня и улыбнулась.

– Привет, ракушечка, – сказала она. Это прозвище она придумала, когда мы были совсем маленькими.

Вот кем я всегда была: семейным швейцаром. Всегда разгребала за Дарой бардак.

Доктор Личми говорил, что, возможно, мне самой это нравилось, пусть даже совсем немного. Он говорил, что, пока решала проблемы других людей, я могла не думать о своих.

В этом главная проблема с психиатрами: нужно платить им деньги, чтобы они сказали тебе ту же фигню, что другие люди говорят бесплатно.

Я топаю вниз по ступеням, на этот раз уже не беспокоясь о тишине. Левое колено нестерпимо болит. Должно быть, где-то потянула.

Когда я спускаюсь вниз, мама только выходит из ванной в рабочих штанах и лифчике, вытирая волосы полотенцем. Когда она видит меня, замирает.

– Ты была в комнате Дары? – Она пристально смотрит на меня, как будто боится, что я могу превратиться в кого-то другого прямо у нее на глазах. Она выглядит ужасно, бледная и отечная, словно не спала всю ночь.