Он запустил пальцы в волосы.
– Еще только два часа, а я уже мог бы выпить пинту пива, клянусь. Вы тоже так думаете, доктор Уодсворт? Джек использует человеческие органы для трансплантации или на продажу?
Дядя посмотрел на коробку и рассеянно кивнул.
– Не могу отделаться от одного подозрения. – Дядя снял очки, протер их полой своего сюртука, потом снова надел на нос. – Боюсь, он мог взять запасную почку, но понял, что она ему не нужна, и тогда решил использовать, чтобы она не пропала зря.
Я вздрогнула всем телом. Если отец – это Джек– потрошитель, то где он хранит эти органы? Их ведь нельзя держать в банках в нашем леднике так, чтобы кухарка и служанки не заметили. Не по этой ли причине он не увольнял нашу кухарку, Марту? Была ли она посвящена в его чудовищные тайны? Мысль о том, что я ночевала в доме, где подобный ужас происходил через несколько комнат от моей собственной, была слишком ужасной.
Блэкберн обогнул свой стол, упал в кресло за ним и потер глаза.
– Возможно, управлять имением, как хотел мой отец, не такая уж плохая идея. Я могу справиться со многими вещами, но это уже чересчур. Насколько ужасны могут быть праздная жизнь или занятие политикой?
Томас не обращал внимания на суперинтенданта, он опять хотел услышать мнение дяди. Тот прищурил глаза и сосредоточенно размышлял, даже черты его лица заострились.
– Значит, вы хотите сказать, что он покончил с убийствами?
Дядя покачал головой, и от волнения я вся покрылась мурашками. Его глаза смотрели мрачно, и это говорило о том, что дальше будет еще хуже. Когда он начал теребить свои усы, меня уже не удивили его следующие слова.
– Я считаю, ему нужна еще одна, последняя вещь, а потом, возможно, убийства прекратятся.
К суперинтенданту Блэкберну подошел полицейский и вручил ему папку, что-то прошептав при этом на ухо, а потом ушел так же быстро, как пришел. Переданное послание не могло быть слишком важным, так как Блэкберн бросил бумаги на стол и снова уставился на дядю.
– Не уверен, что хочу еще что-то слышать об этом, доктор Уодсворт, но, боюсь, я не могу позволить себе роскошь оставаться в неведении. Просветите нас.
Не знаю, каким образом, но я вдруг осознала – с большей уверенностью, чем ожидала от себя, – чего именно недостает Джеку-потрошителю. Это должен быть самый важный для пересадки орган, и его предстояло похитить. Слова чуть не застряли у меня в горле, но все же я их произнесла.
– Сердце. Ему понадобится сердце, прежде чем он прекратит убивать женщин.
Я чувствовала, что Томас пристально смотрит на меня, его взгляд прожигал дыру в моей решимости молчать, но я не решалась встретиться с ним взглядом, я боялась, что признаюсь во всех своих подозрениях полицейским тут же, немедленно. И к черту последствия.
Но у меня оставалась одна ниточка надежды, за которую я крепко держалась: дядя тоже не сказал полицейским ни слова об отце. Я рассказала ему о своих подозрениях вчера ночью в лаборатории, и, хотя он отнесся к ним еще более скептично, чем я, его лицо побледнело.
Дядя велел мне не беспокоиться, сказал, что мы скоро узнаем правду. Что отец просто болен и все улики против него – всего лишь совпадение.
Видеть правду всегда нелегко, особенно когда она заключается в том, что самые близкие нам люди могут быть чудовищами, скрывающимися у всех на виду. Если дядя мог держаться на этой единственной ниточке надежды и пытаться как можно быстрее доказать, что отец невиновен, то и я смогу.
Пока что.