Попрыгунчики на Рублевке

22
18
20
22
24
26
28
30

Ботинок его поехал по склизкой грязи. Градусов с трудом удержал равновесие. Земля в этом месте раскисла от недавнего дождя. Ближе к воде набережная была выложена досками. Бобби пошел туда. Он по-прежнему рассматривал невскую гладь, но какой-нибудь лодки или парусника углядеть в темноте не мог.

Опять его стала охватывать тревога. Он различил – между бочками есть проходы. К тому же края штабелей подходят к воде не вплотную. «Лучше обождать там. Безопасней!.. Спрячусь за бочками, пока меня никто не видел. Понаблюдаю за округой из засады». Острая мысль о том, что кто-то, может, уже давно наблюдает за ним самим, пронзила Градусова. Молодой мужчина вновь поежился и пошел быстрее. Вот и бочки. Бобби нырнул в ближайший темный проход. Замер… Ни звука. Обернулся: на набережной все по-прежнему. Тот же парусник, с которого был перекинут дощатый трап, чуть в сторонке – складские сараи. Бобби попытался прикинуть, где может прятаться наблюдатель, но решил – мест для этого предостаточно. Бессмысленно гадать!

Он углубился в проход, в дальнем конце которого брезжил неясный, призрачный свет. Там выход к реке. Бобби, хватаясь за мокрые шершавые края бочек, торопливым шагом двинулся вперед. С той стороны проникал отсвет звезд, дальних огней за Невой, сияния луны. Скоро он оказался у широкой, спокойной воды. На антрацитной глади нигде не виднелось ни лодки, ни парусника.

«Лучшего места для наблюдения, чем это, не придумать!» – решил Бобби и двинулся по берегу. Пахло деревом, какой-то гнилью, сыростью и водой. Меньше, чем через полминуты Градусов вышел на узкое пространство. С двух сторон к воде подступали штабеля пустой тары.

Между ними, на пятачке, озаряемом светом луны и звезд, лежала мертвая женщина. Вид трупа настолько поразил Градусова, что он пару десятков секунд не отрываясь смотрел на безжизненно распростертое тело. Не оборачиваясь и даже не глянув по сторонам. Полная молодая женщина, темные волосы – даже в слабом сиянии ночного неба видно, какие они жесткие и курчавые. Голова ее запрокинута – раскрытый рот, широкие ноздри. Кто она?.. Подойти поближе… Он встрепенулся, словно в последнее мгновение сообразив, что надо быть начеку. Поздно!.. Страшная боль – как вспышка яркого света. Меркнущее сознание. Бобби упал.

Где-то вдалеке замаячил парус, медленно приближавшийся со стороны устья Невы.

288

Некоторое время назад

– Ваша охрана и есть банда попрыгунчиков… Тех самых, которых все боятся. Я знаю, где лежат костюмы, фонари, вся эта светящаяся дрянь, которой они мажутся… В морге!

– Чего ты хочешь?..

– Я вам пригожусь. Здешний я. Знаю здесь все, как свои пять пальцев. И еще: я – писарь… Понимаете? Ножичком… Чирк – и готов покойничек. – Незнакомец говорил подобострастно. Но рожа у него была зверской, а голос – хрипел.

– Кто ты?

– Крепостной Кёлера. Был. Теперь уже нет… Марта проиграла нас в карты жене одного… Может, встречали… Кирилл. Не знаю фамилии. Маленький, наглый. Бабу его зовут Галина. Они строят дом недалеко от вас. Тоже хотят… Но они не это… Не миллиардеры. А крепостные работают бесплатно… Меня зовут Соловейчик.

– Соловейчик… Непонятное прозвище… Ладно, договорились. Я тебя возьму. Сейчас пойдешь и поговоришь с начальником моей охраны.

– Спасибо, господин хороший!.. Я так понимаю, живым ты, господин, отсюда бы все равно не выпустил. А тут и я цел, и тебе польза…

– Слишком много болтаешь, Соловейчик. Смотри – попадешь туда, где видел наши костюмы.

Давая понять, что разговор окончен, Азино уже поднялся с кожаного дивана.

Они находились в его кабинете на втором этаже особняка.

289

Невысокий полноватый человечек, которого Килин приметил в вип-зале аэропорта, зашел в парадное. Средней руки доходный дом располагался неподалеку от Сенной площади с ее рынком, пользующимся дурной славой.

На человечке – щеголеватый костюм, до блеска отполированные щеткой новые сапоги. Высокая шляпа из темной материи тщательно вычищена. Из правого кармана пиджака торчала пара свежих кремового цвета перчаток. Лицо человечка, на котором напряженно бегали два холодных, выражавших какое-то особое презрение к миру глаза, все время искажала неприятная гримаса. Точно он то и дело ощущал во рту сильный вкус горечи.