Подёнка

Ее следующий маневр был точен, как борцовский прием. Джессика перевернула его сначала на бок, потом на спину и оказалась сверху. Чарли быстро отодвинулся в глубину кровати, она последовала за ним и, оседлав его тело, сбросила с себя халат. Она сидела на нем, и он был в полной ее власти.

– Ты точно знаешь, чего хочешь? – тяжело дыша, проговорил Чарли.

Джессика улыбнулась пленительной, завораживающей улыбкой, потом взяла в руку его пенис и вставила в себя, блаженно застонав и прижавшись к его телу, чтобы он вошел в нее как можно глубже. Она начала ритмично двигаться на нем, доставляя себе удовольствие и испуская тихие стоны наслаждения. Чарли сосредоточил внимание на ее лице, которое она, закрыв глаза, обратила к потолку, в то время как его руки скользили по ее бедрам и животу к грудям.

Когда ритм движений стал быстрее, а стоны громче, он притянул ее голову к себе, чтобы целовать лицо. Он чувствовал, как в них обоих нарастает возбуждение, как приближается оргазм.

– Ты точно знаешь, чего хочешь? – задыхаясь, прошептал он.

Она заворчала, как зверь. Еще несколько сладостных толчков довели Приста до исступления, и только после этого она тяжело выдохнула ему в ухо:

– Да.

Чарли проснулся глубокой ночью. Обычно он спал менее пяти часов или даже всего три, когда работал над каким-нибудь особенно крупным делом. Он не страдал бессонницей, просто не ощущал потребности спать столько, сколько спит большинство людей, и поэтому не удивился, пробудившись в темной комнате, освещенной только лунным светом, проникающим снаружи через щель между плотными шторами.

Рядом с собой он чувствовал теплое тело Джессики, ее грудь слегка вздымалась в такт ровному дыханию, которое присуще сну. Чарли встал с кровати осторожно, чтобы не разбудить ее, и, светя себе экраном смартфона, отыскал свою одежду. Его пиджак лежал на полу. Он не стал надевать ботинки, ведь бо́льшая часть полов в «Дауэр-хаусе» была застлана коврами.

В коридоре горел свет – может быть, его включили ради него, а может быть, он горел здесь всегда. В душе у Приста поселилась тревога. Он не любил вторгаться в личное пространство других. Но вряд ли кто-нибудь еще сейчас не спит или встанет в ближайшие несколько часов, к тому же он догадывался, что в конце коридора есть маленький кабинет, где есть телевизор. Дойдя до его двери, он остановился и прислушался. Телевизор был включен. Слышались буханье и нестройные голоса, полные страха. Потом треск ломаемого дерева и истошные вопли, от которых стыла кровь. Он узнал эту сцену и открыл дверь.

– Больше нечего было смотреть, – сказала Скарлетт.

– «Ночь живых мертвецов», – заметил он.

– Самое оно для этого старого безмолвного дома, окутанного тьмой, не так ли? – Скарлетт сидела на маленьком диванчике, который выглядел так, словно его вынесли из ограбленного французского шато – потертая обивка была противных золотисто-голубых тонов.

Скарлетт даже не попыталась подвинуться, когда Чарли вошел, со щелчком закрыв за собой дверь. Одетая в короткую розовую пижаму, плотно облегающую ее спортивное тело, она сидела, закинув руки за голову. Ее тело скорчилось, повторяя контуры неудобного старого дивана.

– А вам известно, что Джордж Ромеро появляется в роли зомби во всех своих фильмах? – спросил Прист.

На экране завопила женщина, когда руки ожившего мертвеца пробили находящееся рядом с ней окно и, схватив ее, потащили наружу.

– Мм. Я никогда не могу разобрать, кого именно из зомби он играет.

Скарлетт повернулась, посмотрела на визитера, и он решил, что надо бы сесть.

– Во всех фильмах про зомби речь идет о классовой борьбе, – задумчиво проговорила она. – Вы это знали? В них показывается, что происходит, когда восстают простолюдины.

– Мне в них нравится другое – непрекращающееся насилие.