Господи, привидится же такое! С этим надо что-то делать. Иначе я помру прежде, чем поезд доедет до места назначения, где бы оно ни было.
Я решительно шагнул в соседний вагон. Оказавшись внутри, захлопнул за собой дверь и, не останавливаясь, пошел дальше.
Мужчины, женщины, старики, дети – я прорезал один вагон за другим. Вгрызался в них, как нож в масло. Быстрым солдатским шагом шел вперед, не останавливаясь и не заговаривая ни с кем, пока наконец не оказался где хотел.
По правде сказать, раньше я не бывал в вагонах-ресторанах и понятия не имел, как они выглядят. Когда ездили с матерью – на юг, в Питер или в Москву, – она всегда брала еду с собой, из экономии. Сейчас денег у меня тоже было немного, но я и не собирался транжирить.
Я вообще пришел сюда только затем, чтобы уйти оттуда. Мне пришло на ум, что это звучит, как строчка из стихотворения. Кажется, даже удачная. Или, наоборот, безвкусная.
Иногда, когда раздумываешь над афористичными фразами, на первый взгляд они кажутся мудрыми, точными, глубокими. А повторишь несколько раз – и в глаза начинают лезть претенциозность, нелепость. Сразу замечаешь отсутствие смысла за элегантной оболочкой. Не всегда, конечно, но бывает.
В ресторане, кроме меня, был всего один человек. Он сидел с левой стороны, лицом ко мне, но в мою сторону не смотрел, отвернувшись к окну.
Под потолком и на гардинах почему-то висели новогодние шары и гирлянды, хотя праздник уже полгода как прошел. Видно, вешать их трудно, вот и решили не убирать, чтобы не мучиться. Странно, конечно. Хотя не менее странно, чем все остальное.
Дорожки на полу не было – вероятно, из практических соображений. Стены обшиты пластиком, который безуспешно пытался прикинуться деревом. Вся обстановка выдержана в бежево-шоколадных тонах: на окнах висели бежевые шторы, столы застелены бело-коричневыми скатертями.
Терпеть не могу коричневый цвет, он нагоняет на меня тоску. Красный и оранжевый действуют на нервы, от желтого болят глаза. Я бы не возражал, будь мир вокруг сине-зеленым, с вкраплениями черного, белого и фиолетового.
Ладно, выбирать не приходится. Главное, что здесь аккуратно и тихо.
Да и какая разница – коричневый, малиновый, голубой… В любом случае через несколько минут глаза привыкают и перестают замечать. Все можно перестать замечать, ко всему привыкнуть: и к себе – к любому, и ко всякому отношению. И к любви, и к ее отсутствию.
Я медленно шел по проходу между столами, раздумывая, куда сесть. Плохо, когда выбор слишком большой: что бы в итоге ни предпочел, обязательно будет казаться, что упущенная возможность была лучше.
Мужчина за столом повернул голову, отведя взор от окна. Не то увидел, что ему было нужно, не то потерял надежду разглядеть. Обернулся и вроде бы обрадовался мне: лицо как-то прояснилось.
Наверное, ему около шестидесяти или все семьдесят, просто он хорошо сохранился. Волосы абсолютно белые, а глаза ярко-голубые, ничуть не выцветшие, как это часто бывает у стариков. Да его и стариком невозможно назвать: статный, прямой, морщин совсем немного.
Мне захотелось заговорить с ним. Показалось, что он добрый, умный, а может, даже еще и остроумный. Если мне повезет.
Я надеялся, он пригласит меня сесть рядом – и он пригласил.
– Присаживайтесь! Что ж мы будем в разных углах, как пни на поляне торчать?
– Спасибо. – Я занял место напротив.
– Меня зовут Петром Афанасьевичем, а вас?
ebooksa