В первой, гостевой спальне, очень мало мебели и безукоризненно чисто. Я переступаю порог и обхожу ее по периметру, проводя указательным пальцем по комоду, кровати и тумбочке. Следов пребывания Сэм нигде нет, хотя я вполне могу представить, как она курит у открытого окна, – точно так же, как у меня дома, возможно, в этот самый момент.
Я направляюсь обратно в холл и задерживаюсь у ванной. Сюда я входить не решаюсь. Это то же самое, что вторгнуться в склеп. К тому же мне и из холла все прекрасно видно. Раковина, ванна, унитаз – море голубого цвета, местами покрытое пятнами алюминиевого порошка для снятия отпечатков пальцев. Я с тревогой смотрю на ванну.
Лайза умерла прямо здесь.
Я представляю, как она лежит в мутной розовой воде. Потом представляю Сэм в дверном проеме – точно так же, как сейчас стою я. Она наблюдает. Проверяет, что дело сделано.
Когда смотреть на ванну становится невыносимо, я иду в спальню, изо всех сил пытаясь унять озноб.
Эта комната выдержана в кремово-розовых тонах. Кремовый ковер, розовые шторы, розовое покрывало на кровати. В углу стоит беговая дорожка, покрытая пылью и заваленная одеждой.
Интересно, Лайза отсюда говорила со мной по телефону? И как давала мне советы – шагая по этой дорожке, или, может, вытянувшись на кровати? Память воскрешает ее голос, льющийся из трубки.
Я подхожу к комоду, заваленному расческами, заколками, пластмассовыми лотками с косметикой. Там же стоит старомодная шкатулка. Когда я приподнимаю ее крышку, передо мной возникает крохотная фарфоровая балерина и начинает кружить в танце.
На другом конце комода стоят несколько фотографий в пластиковых рамках «под дерево». Вот Лайза с Нэнси на пляже, щурят от яркого солнца глаза. Вот Лайза стоит перед наряженной елкой, судя по всему, с родителями. Вот Лайза в Большом каньоне, вот позирует перед баром с неоновой вывеской у нее за спиной – у нее на плече лежит рука с красным кольцом на пальце. А вот она на дне рождения с измазанным тортом лицом.
Ящик за ящичком я освобождаю комод, хватая пачками лифчики, носки и старушечьи трусы. Я быстро разбираю вещи, стараясь утишить чувство вины и не обращать внимания на тот факт, что фактически подглядываю за чужой жизнью. Я будто бы совершаю преступление. Словно я вломилась в ее дом и роюсь в ее вещах.
То же я ощущаю, когда я перехожу к шкафу и принимаюсь вынимать из его ящиков платья, брючные костюмы и унылые юбки с цветочным узором, вышедшие из моды много лет назад. И вдруг натыкаюсь на то, чего так долго ждала. В дальнем углу шкафа, прикрытый какой-то коробкой, притаился небольшой сейф. Маленький, всего с одним отделением, в котором я замечаю крохотную замочную скважину, похожую на скважину в моем домашнем секретном ящичке. И в точности как у меня, ее окружает паутина царапин, оставшихся после того, как его взломали.
Сомнений в том, что Сэм была здесь, больше не остается. Эти царапины – ее рук дело. Иначе и быть не может.
Рука тянется к цепочке, на которой висит мой ключик. Он по-прежнему при мне, хотя до дома отсюда очень далеко. Он дает ощущение стабильности, хотя на самом деле после появления Сэм моя жизнь пошла кувырком.
Я с силой дергаю ящичек и открываю его. Внутри аккуратно сложены три папки.
Самая верхняя – синяя, не подписанная. Открыв ее, я вижу перед собой что-то вроде альбома для газетных вырезок. Ксерокопии статей из газет и журналов, распечатанные материалы из Интернета. Все о резне в женском студенческом клубе. Некоторые предложения в них подчеркнуты синей ручкой. Поля испещрены вопросительными знаками и грустными рожицами.
Вторая папка красная, третья белая. Одна посвящена Сэм. Другая мне. Я знаю это, даже их не открывая. Сложить дважды два здесь не составляет труда: три Последних Девушки, три папки.
Папка Сэм красная. Внутри материалы, касающиеся событий в «Найтлайт Инн», включая статью из журнала «Тайм», так впечатлившую меня в детстве. На них Лайза тоже оставила пометки. На полях нацарапаны слова, фразы и даже целые предложения.
На самом дне папки две газетные вырезки, обе без дат.