Нелюдь

22
18
20
22
24
26
28
30

Руку попутчицы вдруг вытолкнуло изо рта, как пробку из бутылки с игристым! Следом за рукой высунулось что-то вроде длинного и толстого, уродливого красно-бурого языка. Рука безвольно повисла вдоль тела, от кисти остался только куцый изжёванный огрызок, среди изувеченной плоти смутно белели кости. «Язык» пролетел дальше, растекся по полу и противоположной скамье. Спустя секунду Инна поняла, что это была обычная рвота.

Или не обычная?

Кровяная жижа не выглядела однородной, в ней отчётливо выделялись те самые, съеденные попутчицей ломтики. Не успевшие перевариться и… шевелящиеся.

Стоящий на скамье контейнер с недоеденными кусочками вдруг накренился, и содержимое полезло из него, до отвращения похожее на проворных, целеустремлённых слизняков. Ломтики из рвоты тоже принялись расползаться, оставляя за собой красноватые, быстро заканчивающиеся росчерки…

Старшекласснику, сидящему в двух скамьях от бабки, спиной к ней, так и не довелось осознать, что он стал статистом в набирающем обороты кошмаре.

Ломтики-слизняки добрались до него в считаные секунды. Нескольких он успел смахнуть, рефлекторно, явно не успев испугаться, уронив планшет на колени. Но с полторы дюжины кусочков облепили его голову, шею, ещё несколько скользнули в рукава чуть великоватой кожаной куртки.

А спустя мгновение парень закричал. Так кричат, когда хочется умереть без промедления, вывернуться наизнанку – лишь бы избавиться от начавшегося страдания…

Слизняки начали быстро, безостановочно погружаться в плоть, как капли магмы, брызнувшие на снежный наст. Сходство усиливалось тем, что края ранок расширялись, приобретающая тёмно-серый оттенок кожа будто бы таяла, плавилась.

Крик продлился недолго и оборвался резко, словно старшеклассника окунули лицом в тот же расплавленный металл. Голова начала терять форму, съёживаясь как шарик, из которого выпускают воздух. Раны обильно сочились бурой слизью.

Мужичок дёрнулся в сторону тамбура, то ли успев осознать происходящее в полной мере, то ли – на всякий случай, подальше от таких криков.

Он судорожно сцапал ручку ближайшей двери, рванул её вбок…

Из проёма ему навстречу выскользнуло что-то полупрозрачное, похожее на гигантский язык. Сбило мужичка с ног, полностью погребло под собой. Почти неразличимая щель между полом и «языком» плюнула струйкой крови: второй, третьей… Существо расплющивало человека, как палец – нерасторопного комара.

Воздух внезапно стал спёртым, гораздо более смрадным. Инна мазнула взглядом по потолку, по стенам… И поперхнулась собственным криком.

Вагон менял очертания, искажался. Потолок медленно, неравномерно прогибался вниз, между тускнеющих плафонов змеились и набухали канатики синюшных артерий. Окна заплывали коричневой мутью, полки выглядели фрагментами уродливого костяного гребня, спинки дальних сидений густо покрывались красноватыми язвами размером с кофейное блюдце.

Проход по всей длине разломила широкая, влажно поблёскивающая красным трещина. В её глубине ворочалось что-то крупное, сильное, беспокойное… Инна чувствовала: до того как вагон разорвётся пополам и оно выберется наружу, осталось совсем недолго.

Плафоны мигнули последний раз и погасли, твёрдость скамьи сменилась отвратительной податливостью чего-то живого. Вагон начал раскачиваться, послышался хруст – непрекращающийся, кошмарный… Нечто лезло из трещины.

Инна сжалась в комок, закрыла глаза. И снова закричала: исступленно, обречённо…

– Женщина-а-а. Женщина-а-а…

Инну кто-то тряс за плечо. Несильно, но безостановочно.

Глаза разлипались вязко, с трудом, но она всё же выдралась из сновидения. Машинально прошептала: