Обсидиановая комната,

Он улыбнулся и взял ее за руку:

– На Идиллии я Диоген. Здесь я – тот, кто я есть. Здесь только семья. – Он помолчал. – И, говоря о семье, мы должны в какой-то момент обсудить, что будем с этим делать.

– Ты о чем?

– Моя дорогая, мы должны подумать о нашем сыне. И конечно, есть еще сын моего брата. Тристрам. Я хочу, чтобы все мои кровные родственники ни в чем не знали нужды.

Констанс задумалась:

– Послушай, мой сын на попечении монахов Гзалриг Чонгга. Лучшего места я ему и пожелать не могу.

– Я согласен. Пока. Обстоятельства могут измениться.

– Что касается Тристрама, то ему сообщили об исчезновении отца, и я полагаю, когда о его смерти будет объявлено официально, Тристрам об этом узнает. Пока он в закрытой школе, но, может быть, когда придет время, мы станем его опекунами.

– Идеальный план. Я почти ничего не знаю о единственном живом сыне моего брата и с нетерпением жду более тесного знакомства с ним. А пока я с тобой прощаюсь.

Он взял ее руку и поднес к своим губам, но Констанс мягко высвободила ее. Диоген, похоже, не обиделся.

– В шесть часов в библиотеке.

Он ушел, а она осталась в гостиной, глядя в окно на море. Солнце уже исчезло за горизонтом, и океан излучал теплый свет.

Констанс прошла по трем комнатам, предоставленным в ее распоряжение, и выбрала ту, окна которой выходили на восток – с видом на архипелаг крохотных необитаемых островков, – чтобы встречать восходящее солнце. Среди ее одежды не было ничего хотя бы мало-мальски пригодного для климата Флориды. Она взяла так мало вещей из особняка на Риверсайд-драйв, и никакого памятного подарка от Алоизия, ничего, что напоминало бы ей о нем, – это только причиняло бы ей боль.

В шесть она вошла в библиотеку и замерла в дверях, потому что у нее перехватило дыхание.

Диоген, сидевший в «ушастом» кресле у маленького камина, поднялся:

– Я немало сделал, чтобы тебе было хорошо в этой комнате. Здесь сердце нашего дома.

Констанс прошла внутрь. Это была роскошная комната высотой в два этажа. На полу лежали персидские ковры, вдоль стен протянулись книжные шкафы, на медных направляющих стояла подвижная дубовая лестница для доступа к верхним полкам. Одна стена была сплошь покрыта небольшими картинами, как в мастерской художника девятнадцатого века. В дальнем углу стоял великолепный клавесин, покрашенный и инкрустированный.

– Какая красота… – прошептала Констанс, подойдя к инструменту.

– Клавесин флорентийского мастера Винченцо Соди, тысяча семьсот восьмидесятый год. Толкачики с двойной лангетой и мягким и жестким кожаным плектром на манер тангентенфлюгеля. Приятный звук.

– С нетерпением жду, когда сяду за него.