Обсидиановая комната,

Они провели в молчании несколько минут, и наконец Диоген заговорил. Хотя на самом деле не заговорил, а начал тихо напевать мелодию, в которой Констанс узнала начальные такты Пассакалии и фуги до минор Баха. Диоген подражал основному голосу органа, затем переключился на второй и на третий голос, и храм начал наполняться звуками, которые накладывались один на другой, слой на слой, создавая полифоническое чудо многочисленных отзвуков эха.

Он замолчал, но звук продолжался еще несколько секунд, а потом постепенно умер.

Диоген повернулся к Констанс, и она заметила влажный блеск в его мертвом глазу.

– Здесь, – сказал он, – я забываю о себе и обо всем на свете. Это мое место медитации.

– Это нечто необыкновенное. В такую игру света просто невозможно поверить.

– Да. Понимаешь, Констанс, самый большой ужас моей жизни в том, что я вижу только черно-белый мир. Мне отказано в способности видеть цвет после… того События.

Она наклонила голову. Она знала, что под «Событием» подразумевается трагический случай из его детства, после которого он остался слепым на один глаз… помимо всего прочего.

– Я цеплялся за память о свете. Но когда я вхожу сюда, в этот черно-белый мирок, я каким-то образом вижу цвет, которого мне так отчаянно не хватает. Я вижу, практически боковым зрением, эфемерные вспышки цвета.

– Но как?

Диоген раскинул руки:

– Эти окна – отполированные и отшлифованные плиты минерала, который называется обсидиан. Разновидность вулканического стекла. У обсидиана во взаимодействии со светом проявляются некоторые уникальные свойства. Я когда-то проводил специальные и тщательные исследования воздействия света и звука на человеческое тело, и здесь ты видишь один из результатов моих исследований.

Констанс снова огляделась. Утреннее солнце лило свои лучи на одну из сторон храма, свет, рассеиваясь, становился холодным и серым и, казалось, поступал отовсюду и в то же время ниоткуда. Противоположная сторона храма была темной, но не черной. В помещении не было ни чистой черноты, ни чистой белизны – только различные и бесчисленные оттенки серого.

– Итак, это твоя обсидиановая комната.

– Обсидиановая комната… да, можно и так сказать. Да-да, вполне можно так назвать.

– А как ты называешь это?

– Мой толос.

– Толос. Греческий храм круглой формы.

– Именно так. У моего храма пропорции малого толоса в Дельфах.

Он замолчал. Констанс наслаждалась, впитывая в себя эту необыкновенную безмятежность, прекрасную простоту пространства. Стояла тишина, и Констанс почувствовала, что впадает в некое особое забытье, в похожее на сон состояние пустоты, где все чувства растворяются.

– Идем.