Ярость

Инга дала ему пощечину, и боль от шарика во рту стала еще сильнее.

– Я подыскала нам местечко неподалеку отсюда. На уютном маленьком курорте, где крыша не будет перегораживать нам вид на море. В Дангасте. В домике с тростниковой крышей. Оттуда открывается вид до самого Вильгельмсхафена. Говорят, там чудесные рождественские ярмарки. Впрочем, навряд ли ты туда попадешь. Ходить тебе теперь сложновато, правда?

Он приподнялся и попытался что-то сказать. Она положила правую руку ему на лицо и вдавила его обратно в подушки.

– Я бы предпочла отрезать тебе язык. Радуйся, что я использовала лишь эту штуку для садо-мазо.

Она обошла вокруг кровати, обхватила его ноги и потащила.

Извиваясь от боли, Гроссманн зарычал в шарик, и ему в легкие попала собственная слюна. Он с грохотом повалился с кровати на пол. Инга тащила его к двери, как мешок. Его затылок волочился по полу.

Когда они оказались на лестнице, он надеялся, что потеряет сознание, чтобы больше не чувствовать чудовищной боли. Но, кажется, Инга наслаждалась каждым ударом его головы о новую ступеньку.

Из дома был прямой выход в гараж. Там стоял черный «БМВ». Гроссманн редко ездил на этом автомобиле. Скорее капиталовложение, чем транспортное средство. Меньше тридцати тысяч километров пробега.

Она открыла багажник и даже не потрудилась подложить пленку. Для девушки, столь тщательно все продумавшей, ему это показалось крайне странным. Неужели ей все равно, что в машине могут остаться следы его крови? Она не собиралась ее потом продавать?

Он не видел смысла в происходящем. Она – человек Серкана? Он теперь использует красивых молодых девушек? Их встреча на концерте Боба Дилана была подстроена Серканом? Может, он уже поджидал их в Дангасте и хотел отомстить Гроссманну за то, что тот когда-то его переехал?

Инга загрузила его в багажник, как сбитую косулю. Он даже помог, надеясь, что получит так меньше шишек и шрамов.

Словно охваченная внезапным сочувствием, она взяла подушку с бинтами для оказания первой помощи и подложила ему под голову. Он посмотрел на нее почти с благодарностью.

Проклятье, думал он, что здесь вообще происходит? Может, она меня все-таки любит? Может, ее заставляют так поступать? Тогда еще есть шанс. Возможно, она не доведет дело до конца.

* * *

После смерти Кхалида Петра Виганд не узнавала своего Серкана. Он угрюмо смотрел в пустоту, пялясь в одну точку. И почти не обращал на Петру внимания.

Она знала, что он любит ее глазами, и иногда специально наклонялась особым образом, демонстрируя ему нечто запретное. Но теперь он смотрел сквозь нее. Куда-то еще.

Она попыталась заинтересовать Серкана аудиокнигами, ставила ему новые приобретения, которые они еще не успели послушать. Он не реагировал, напоминая Петре восьмидесятилетнего старика в глубокой депрессии, ее бывшего пациента.

Она чувствовала, что должна защитить Серкана Шмидтли, и одновременно смеялась над этими мыслями. У него есть телохранители и целая армия людей, а ей он кажется таким беззащитным, плаксивым, охваченным глубоким отчаянием.

На столе лежало несколько конфет «Дайхграф». Она знала, насколько он любит эти трюфели. Распаковала одну конфету, осторожно шурша бумажкой возле его правого уха. Поцеловала шоколадный шарик, прежде чем поднести конфету к его губам. Еще недавно он бы улыбнулся и съел конфету с наигранной дикостью, как хищник, схвативший красотку. Но на этот раз он не стал подыгрывать.

Есть конфету вместо него показалось Петре неуместным. Она положила ее обратно на стол, к остальным, еще не раскрытым.

Он медленно поднял веки и наконец посмотрел на нее. Она пыталась выдержать его печальный взгляд. Это казалось нелегко.