Ярость

Анна Катрина засунула правую руку под подушку и выпятила губы, словно хотела получить от него поцелуй. А потом Бобби Брауну на затылок со шлепком приземлился туго набитый носок.

Бобби Браун фыркнул и повалился на Анну Катрину. Он был тяжелым и потным, а его кожа пахла чем-то кислым. Лицо Бобби столкнулось с лицом Анны Катрины. Они стукнулись зубами. У Анны Катрины треснула нижняя губа.

Она попыталась его спихнуть. Ей удалось просунуть колено ему под живот и упереться в жировые складки. Она сбросила с себя отключившегося санитара. Он упал с кровати, сломав правую руку и два пальца.

Анна Катрина постаралась восстановить дыхание и наконец, встала. Склонилась над Бобби Брауном и обыскала его. Он был безоружен.

Она почувствовала легкое головокружение. Не стоило долго стоять в согнутом положении. Ее кровообращение сходило с ума.

Анна сделала еще один большой глоток воды и открыла дверь в коридор.

Снаружи было удивительно тихо. Покой напомнил Анне Катрине воскресные утра в Нордене, на улице Дистелькамп – те часы, когда еще не работали газонокосилки, в квартире пахло чаем и кофе, и было так тихо, что она слышала шум велосипедных колес, когда по узкой дорожке вдоль ее изгороди проезжали дети.

Ей удалось проскользнуть незамеченной до входа в отделение, крепко держа в руке набитый землей носок как оружие самообороны. Она ввела код. Семь, четыре, два, восемь, один. Но дверь не открылась. Вместо этого завыла сигнализация.

Звук поразил Анну Катрину в живот. Она сжалась, как от желудочного спазма. Нужно срочно попасть в туалет. Она боялась, что в любой момент не сможет утерпеть.

Распахнулась дверь. Бобби Браун выполз на коленях в коридор. У него текла кровь из носа, а правая рука безжизненно висела вдоль тела.

– Чертова стерва! – бранился он. – Только попадись мне!

* * *

Гроссманн очнулся с ощущением, что вот-вот подавится собственной слюной. Челюсть болела, рот был широко раскрыт. Зубы впивались в резиновый шарик, зафиксированный на затылке кожаным ремнем.

Эта чертова игрушка для садо-мазо, подумал он. Он никогда не хотел использовать ничего подобного ни с Ингой – женщиной, которую он любил, – ни с Эши Тамменой. Эта штука всегда была нужна лишь для того, чтобы обезличивать секс. Превращать людей в заменимые, полезные предметы.

Теперь это происходило с ним.

Он открыл глаза. Взгляд застилала молочная пелена.

Гроссманн слышал голос Инги и попытался сориентироваться. Где она, позади него? Над ним? Рядом с ним?

Он вспомнил про удар по черепу. Снова вернулась мучительная боль в ногах.

Неужели она сделала то, чего не удалось Анне Катрине Клаазен, и окончательно превратила его в инвалида?

Он представил себя сидящим в инвалидной коляске, как Уббо Гейде. Все-таки это лучше, чем смерть. Надо приложить все силы и попытаться выжить.

– К сожалению, мы не можем остаться здесь, – сказала Инга. – Хотя мне нравится эта квартира. Но здесь тебя могут искать друзья. А у меня другие планы, и я не хочу, чтобы мне мешали, – она погладила его по лицу. – Я хочу остаться с тобой наедине, ты ведь понимаешь меня?