Воспоминания возвращались лоскутьями, и не понять было, что вспоминается: вправду бывшее или бредовый морок. Залитая солнцем площадь, рваная тень старой, начавшей уже желтеть липы, белые бетонные ступени…
Мирра вдруг отчетливо вспомнила, как села за руль, мысленно выругавшись: рядом очень неудобно припарковался грязно-белый фургон, она сосредоточилась, соображая, как его объезжать…
Потом… кажется, у нее закружилась голова…
Желудок вдруг сжался, выбросив из себя едкую отвратительную жижу.
Жижа была кислой и почему-то немного сладкой.
Но легче не стало. Почему такая муть в голове?
Тихо, тихо, без паники, от паники никогда никакого толку. Наверное, она отравилась. Съела что-то не то, обычное дело. И ее увезли в больницу. Но почему так темно? В больнице даже глубокой ночью горит хоть какой-нибудь свет.
Клубящийся вокруг мрак казался живым — он двигался и даже как будто дышал… И ничего больше — только мрак… Что, если… что, если она ослепла?
От ужаса Мирра зажмурилась — очень глупо: разве так проверишь? Но… если закрыть глаза, темнота выглядела совсем иначе: гуще и словно бы чернее. И по этому черному пробегали желто-оранжевые пятна, стрелы, полосы, звезды… Вроде бы они называются фосфены… С открытыми глазами никаких фосфенов не было. Значит, не слепота — просто вокруг темно.
Вокруг — это где?
Надо потереть виски, сильно-сильно, и затылок тоже, тогда голова будет работать лучше. Но это совершенно невозможно: руки за спиной и вытащить их не получается — почему? Как это может быть? Что мешает? Связаны они, что ли?
Значит, это не больница.
Ее что — похитили?! И будут требовать выкуп?!
Какая дичь! Они с Женькой, конечно, вполне обеспеченные люди, но вовсе не настолько. И времена не те. Это лет пятнадцать назад еще бывало и не только ради выкупа. Тогда девушек чуть не в центре города похищали, продавали в бордели — Мирре всегда казалось, что журналисты, рассказывающие о торговле живым товаром, сильно преувеличивают. Зачем рисковать, хватая девчонок на улице, когда большинство этих дурочек достаточно поманить карьерой модели — и они сами послушно пойдут в ловушку. Но, получается, такое все-таки бывает?
Спокойно, Мирра, соберись. Какая еще торговля живым товаром? Тебе не двадцать лет! Тебе почти сорок! Да, ты выглядишь не старше тридцати, но вокруг тысячи тех, кто куда моложе и свежее!
Плечо, на котором она лежала, ныло. Руки, заведенные назад, затекли.
Господи, руки!
Всю жизнь это было самым страшным страхом — повредить руки. Школьный физрук, когда она, даже не подумав закрыться, получила мячом в голову — сильно, до сотрясения — сперва ругался, потом уговаривал, а после смирился, перестал ставить в волейбольную команду. Ни гимнастики, ни прыжков в высоту, ни даже начал самообороны, втиснутых в программу все тем же Борис Борисычем, Мирра почему-то не боялась. Но подставить пальцы под пушечное ядро мяча было выше ее сил.
Нет, Мирра никогда не мечтала о том, как станет всемирно известной пианисткой. Ну… почти не мечтала. Но главное было не в этом, главным была возможность касаться клавиш. Хотя бы воображаемых! Потому что дело было не в музыке. То есть в музыке, конечно, тоже, но не только. Движение пальцев сдвигало что-то внутри головы, делало непонятное — ясным, загадочное — очевидным. После нескольких сыгранных — хоть на краю стола! — пассажей решение самой заковыристой математической задачки возникало в голове словно само собой. И химические формулы, и исторические даты — которые зубрила, зубрила, а вспомнить никак не удается! — после нескольких аккордов легко всплывали в памяти.
Сейчас этот способ собраться с мыслями был недоступен. И — господи, только не это! — что, если стянутые за спиной кисти пострадают от неудобной позы? От недостатка кровообращения?