Майнеры

– Девять.

– Чего девять, идиот?!

– Девять миллионов рублей, – сказал громче Михаил, но голос его сорвался в хрип.

Успенский всплеснул руками.

– Девять миллионов?! Ты не шутишь? На компьютерный класс?

– Там оборудования на десяток классов, – простонал парень под ногой охранника. – Мы выгружали и носили в школу. Потом он рассчитался. С ним был еще парень, школьник с виду… пронырливый такой.

– И все? Больше никого не было?

– Кажется… да, точно, больше никого. Потом школьник проверил коробки, остальные два раза уже не проверяли.

– Значит, возили три раза?

– Да. Он сказал, что будет заказывать еще, если все пройдет нормально.

– А что могло пройти не нормально? Ты собирался сдать его? Или фуфло толкал?

– Н…нет, что вы. – Чуть разговорившись, Михаил немного успокоился. – Просто я все время думал, где столько найти. Он хотел самое лучшее. Во всей Москве столько не сыщешь.

– А ты нашел?

– Да.

– Хм… похоже, ты говоришь правду. – Успенский приподнялся в кресле, чтобы получше рассмотреть лежащего в полутьме парня. – Поверь, я искренне хочу пустить тебя на колбасу. Эта моя профессия. Но…

Михаил вздрогнул, услышав слова человека за столом, которого он не видел. Здесь, в кондиционируемом кабинете, воняло не так, как на улице, – там стоял густой тошнотворный запах, который проникал в каждую клеточку, каждую пору, каждый вдох, – запах разложения и смерти. И Михаил нисколько не сомневался – стоит щелкнуть пальцами этому мерзкому типу за столом и для него завтрашний день больше никогда не наступит. И его на самом деле никогда не найдут.

– Но, – продолжил Успенский, – вдруг мне тоже понадобятся твои услуги. Если так сложно найти эти штуковины… кстати… ты можешь подробно расписать, что именно он заказывал?

– Да. Конечно. Конечно, смогу. – Михаил воспрял духом, почувствовав, что смерть прошла совсем рядом, коснувшись его своей холодной когтистой лапой.

– Выведи его, пускай напишет. Потом. – Успенский задумался. – Ладно, у нас и так сегодня… пусть топает домой. Миша, тебе не нужно говорить, что наша беседа может стать для тебя последней, если ты вдруг решишь рассказать все хоть кому-то. Или еще кому.

– Я никому… никогда. Я все напишу.