ДНК

Оторвавшись от компьютера, он уставился в окно – на море и Эсью[14], отстраненно царящую над заливом и всей человеческой суетой. Наверное, хорошо быть горой, никогда не сталкиваться с проблемами и не получать под свою ответственность дел, с которыми тебе не под силу справиться…

Вздохнув, Хюльдар тряхнул головой. Может, они зря беспокоятся о безопасности Маргрет? Одно дело убить взрослого, и совсем другое – ребенка. Но, опять же, одно дело убить традиционным способом – дубиной, ножом, пулей; и совсем другое – высосать из человека всё с такой силой, чтобы лопнули втянувшиеся внутрь барабанные перепонки. Такое свидетельствовало об отсутствии милосердия.

Он снова вернулся к фотографиям – тем, что были выставлены на «Фейсбуке» или хранились в компьютере Элизы. Зеленоватые глаза Маргрет на почти бесцветном лице, окруженном ярко-рыжими локонами, казалось, следили за ним. Она была единственной в семье, всегда смотревшей в объектив; другие будто и не замечали, что их снимают. Маргрет, похоже, была привязана к матери больше, чем ее братья, – на большинстве фоторгафий она либо держалась за мать, либо стояла рядом, плотно прижавшись. Ему даже показалось, что на последних снимках эта привязанность усилилась, будто Маргрет предчувствовала, что должно произойти в ближайшем будущем.

Почему-то Хюльдару было неловко копаться в семейных фотографиях, явно не предназначенных для чужих глаз. Он уже просмотрел достаточно, чтобы предположить, что Сигвалди и Элиза были обычной, радующейся жизни парой; она улыбалась или смеялась почти на каждом снимке, и, глядя на них, напрашивался единственный вывод: между супругами царили любовь и дружеское взаимопонимание. Хотя, конечно, это могла быть просто игра на публику.

Просмотр фотографий занимал много времени, но Хюльдар решил, что это было важно сделать, и сосредоточился на социальной жизни Элизы. Материалов на эту тему было предостаточно – у нее имелось много друзей, все активно контактировали и регулярно встречались. Постоянно обсуждались приглашения на обеды, дни рождения детей, лекции о разных диетах, посещения спа-салонов, и практически на все это Элиза отвечала с радостной готовностью.

У Хюльдара было мало опыта в браках и женщинах вообще, поэтому ему было трудно судить, являлось такое поведение нормальным или же оно свидетельствовало о неудачном браке, казавшемся на первый взгляд идеальным. Он не мог отделаться от чувства, что тут что-то не так. По крайней мере, ему казалось, что семейная жизнь должна уменьшать жажду общения с другими, но, возможно, он просто отстал от жизни? Может, в этом и крылось объяснение, почему он до сих пор один? Если б он не был идиотом и не залез в постель к Карлотте, то сейчас мог бы выспросить какую-нибудь премудрость у Рикхарда – уж тот-то на распадающихся браках собаку съел. Но упоминать семейные неурядицы или называть имя Карлотты в присутствии Рикхарда было просто немыслимо. Вообще, чем скорее они оформят развод, тем лучше. А там уж время позаботится, чтобы этот конфуз с Карлоттой мало-помалу забылся и в конце концов перестал всплывать в голове каждый раз, когда Хюльдар видел Рикхарда. По крайне мере, он лелеял надежду, что так и будет.

В остальном мало что из собранного на флэшке привлекло его внимание. Банковские сводки, которые Элиза отправляла аудитору, показывали, что их финансовое положение было умеренно хреновым, то есть чуть лучше, чем у большинства семей в наши дни, и со смертью Элизы оно никак не изменилось. Страховые компании подтвердили слова Сигвалди о том, что у нее не было никаких страховок. Он мог, конечно, умолчать об иностранной страховке, но это все равно выплывет наружу. Они уже разослали запросы во все иностранные компании, продающие страховки исландцам, и ответ ожидался со дня на день.

Хюльдара вдруг осенила мысль, что, возможно, тот, кто наблюдал за домом, мог случайно попасть на одну из фотографий, – и принялся по новой просматривать их одну за другой, внимательно вглядываясь. Когда в дверь постучались и в кабинет просунулась голова Эртлы, с экрана компьютера на Хюльдара смотрели Элиза и Маргрет. Снимок был сделан на улице, и обе они, как это ни странно, смотрели прямо в объектив. Яркое солнце играло бликами на волосах, а в глазах обеих читалась какая-то тоска, хотя Элиза и предприняла жалкую попытку улыбнуться. Лицо Маргрет было таким же окаменевшим, как и на других фотографиях, и, наверное, поэтому она казалась гораздо старше своих лет.

Хюльдар, оторвавшись от экрана, поднял глаза на Эртлу:

– Что?

– Новая жертва, женщина. Гораздо старше Элизы, но обстоятельства смерти похожи. Только еще кошмарней.

Хюльдар закрыл фото, выключил компьютер и встал. Перед тем как покинуть кабинет, он позвонил шефу Эгилю, сообщил ему новость и добавил, что было бы правильным как можно скорее определить Маргрет в безопасное место.

Пока Хюльдар говорил, в нем шла почти ощущаемая физически борьба с желанием закурить, и он решил, что судьба его завязки будет зависеть от того, что первым попадется ему по дороге: табачный киоск или аптека.

Глава 16

Вид у тюремной комнаты для свиданий был неприветливым – видимо, его целью было уведомить посетителей, что игра с законом не стоит свеч. Стенам не помешала бы новая покраска, да и линолеум на полу давно нуждался в замене. Из мебели были лишь маленький столик, единственный стул и одноместная, прикрученная болтами кровать, которая в настоящий момент выполняла роль второго стула. Кровать, по всей видимости, использовалась в более приятных целях, когда на свидания приходили супруги, – на это указывал лежавший в головах пакет с одеялом и постельным бельем. Фрейя не удосужилась сообщить новому охраннику, что заключенный приходится ей братом, и теперь, каждый раз, натыкаясь взглядом на пакет, жалела об этом. Ей вовсе не хотелось, чтобы позже, узнав об их родстве, этот охранник вообразил себе черт знает что.

Фрейя вообще была мастерицей переживать из-за надуманных недоразумений – могла накручивать себя долгое время после того, как другие напрочь забывали о них. В двенадцать лет она ползимы ходила с узлом в животе, потому что не успела ответить учителю рукоделия на вопрос, сама ли она связала свитер, в котором была, – просто в тот момент, когда она уже открыла рот, чтобы ответить, прозвенел звонок. Когда перед самым Рождеством Фрейя наконец собралась с духом, решив исправить недоразумение, учитель удивленно вытаращился на нее: он ничего не помнил. Возможно, случай с рукавичками, на которых она забыла вывязать большие пальцы, начисто стер из памяти учителя момент переоценки ее способностей.

– Как там Молли?

Бальдур сидел, положив руку на стол и крепко обхватив стаканчик с кофе, который она купила для него в вестибюле. При мысли о собаке его лицо осветила белозубая улыбка. Бальдур был всегда красивым: и пухленьким малышом, и резвым пацаном, и неловким подростком, и уже теперь – взрослым мужчиной. Взрослый возраст шел ему особенно, от недостатка внимания со стороны женщин он не страдал; даже наоборот, они просто липли к нему. По крайней мере, две Фрейины подруги переспали с ним, это она точно знала, а в отношении третьей у нее были серьезные подозрения. Та, правда, залившись до ушей краской, от всего отказалась, когда две другие приперли ее к стенке на корпоративной вечеринке в честь объявленного конца света.

Брат заговорщицки подмигнул ей, словно прочитал ее мысли. Фрейе ничего не оставалось, как улыбнуться в ответ, хотя это воспоминание и не вызвало у нее особого восторга. Бальдуру было свойственно очаровывать людей, вопреки всякому здравому смыслу. Если б он жил по правильную сторону закона, стал бы идеальным политиком – неизменно обаятельный, способный с легкостью убедить кого угодно в чем угодно. Даже самой Фрейе его бредовые идеи частенько казались не такими уж и бредовыми. Впрочем, ее быстро отпускало, как только он замолкал. Магия его слов и личности была похожа на фейерверк-шоу: пока оно длится, ты ошеломлен, а по окончании остаются лишь вызванное вспышками раздражение в глазах и заложенные уши.

Возможно, когда-нибудь Бальдур разродится великолепной идеей, которая одновременно не будет идти вразрез с законом, – вот тогда его жизнь может круто измениться. Но надежда на то, что он сможет найти правильное дело, слабела с каждым годом. Похоже, брат чувствовал себя все комфортнее в сомнительном бизнесе и был окружен людьми, которые ничего другого не знали. От матери ему досталась не только внешность – видимо, с грудным молоком он впитал в себя ее мечту о вечном блаженстве и изобилии при минимуме усилий. Оба жили одним днем, убежденные, что завтра принесет лишь счастье и удовольствия, и поэтому было излишне усложнять себе жизнь беспокойствами о будущем.