Я содрогаюсь.
Я глажу по руке эту девочку. На ее запястье белая бирка, как у новорожденных, на ней зелеными чернилами: «Лян, 14?»
Я спрашиваю себя, раз ее возраст неизвестен, баюкала ли ее на руках мама. Или предполагаемые четырнадцать лет она прожила в сиротском страхе? Может, мать ее и продала? Или эту женщину соблазнили деньги и лживые посулы Тао, который уверял, что будет заботиться о ее девочке, что она получит больше возможностей, больше развлечений?
Она шевелится.
«Заканчивай с фотографиями, и мы прямиком идем в полицию», — говорит Раннер.
Мгновенно успокоившись, зная, что я здесь в последний раз, я сажусь на матрас. Пой-Пой садится рядом.
— Увидимся, — говорит Ненавистница бананов, скатывает журнал и берет его как дубину. — Мне нужна еда.
Я чувствую, как Элла колеблется, разворачивая узел с одеждой — белая плиссированная спортивная юбка, топ с бретельками, короткие белые носки и «лодочки». Две фенечки предназначены для двух «хвостов». Девочка из группы поддержки.
— Я сама оденусь, — восклицает Пой-Пой, — я умею.
Мое сердце натыкается на стыд и сжимается до размеров ореха.
«Что мы творим?» — кричит Онир.
«Тихо, — приказывает Раннер. — Следи за Долли».
Обе спят — девочка на розовой кровати и Долли в Гнезде, и мне становится завидно, что им не доведется быть очевидцами этого мерзкого события.
«Сосредоточься, — говорит Раннер, пихая меня в ребра, — встряхнись».
Кивнув, я рывком возвращаюсь к самой себе, достаю телефон и направляю его объектив на бирку на запястье девочки.
Щелк-щелк.
— Что ты делаешь? — спрашивает Пой-Пой.
— Просто практикуюсь, прежде чем снимать тебя, — отвечаю я и отворачиваюсь. Из глаз начинают течь слезы.
«Тупая плакса», — шипят Паскуды.
Навид сидит на кровати с атласной простыней и ждет нас.