Лярва

— Хорошо! — крикнула Вера и побежала за своей панамкой. Её длинные белокурые волосы взметнулись вверх и, влекомые ветром, все обратились в одну сторону.

Между тем Вероника, ожидая сестру, обернулась к своим стёклышкам и в последний раз присмотрелась к фигуре, выложенной из них на песочнице. Ей показалось, что два стекла нужно поменять местами для завершения красоты всего творения. Она вновь наклонилась к ним и перестала наблюдать за сестрою. Последнее, что она видела и что отпечаталось в её памяти, была бегущая фигурка Веры с волною плещущих по ветру белокурых волос.

А панамка-то лежала на земле неустойчиво, панамка-то норовила вновь подчиниться коварному ветру. Вот он шевельнул её раз — и чуть-чуть сдвинул в сторону колодца, вот шевельнул другой — и она, перевернувшись, приблизилась к колодцу ещё ближе, вот, наконец, ветер ударил в третий раз — и панамка, беспомощно затрепетав, переметнулась прямо к чёрному, страшному, следящему за сёстрами зеву. Подобно муравьиному льву, чёрная пасть люка грозила сожрать любого, кто к ней приблизится. Она, казалось, и хотела сожрать, давно хотела.

Вот Вера подбежала к своей панамке и наклонилась над нею. Вот её ручки уже ухватили треклятую панамку, и она совсем уже собиралась распрямиться, дабы водрузить панамку на голову и побежать обратно к сестрице. Но… не успела этого сделать.

В непроглядной тьме колодца, дышавшей холодом и сыростью, вдруг показались и стали стремительно приближаться две белые точки. Наклонившаяся вниз девочка увидела, как эти точки хищно сверкнули во мраке, приблизились, увеличились и блеснули белками злобных, немигающих глаз. Вслед за глазами из утробы колодца показалось бледное лицо с резко выступающими надбровными дугами и чётко очерченными скулами. Две жилистых, тощих, но очень сильных руки метнулись вверх, словно щупальца осьминога. Одна из них плотно прижалась ко рту Веры; другая, словно была без костей, протянулась далее и цепко обхватила затылок девочки. Затем грязные, голые, пахнущие омерзительным кислым запахом руки произвели давление навстречу друг другу — и Вера поняла, что не может крикнуть и едва может дышать. Ужасные осьминоговы щупальца потянули её — так же, за голову — книзу и поставили на колени; затем, увлекая за собой в бездонное колодезное чрево, они втянули в чёрную дыру сначала голову, затем плечи, затем туловище ребёнка — и резко рванули вниз. Ноги Верочки успели только мелькнуть в воздухе, после чего она уже не показывалась на поверхность. Ужас поглотил её душу и тело.

И, когда Вероника, вполне удовлетворённая, наконец отвлеклась от своих художеств и обернулась, она увидела жуткое зрелище: голова страшной женщины с прилизанными сальными волосами вновь показалась из отверстия; она посмотрела на Веронику, холодно улыбнулась одними губами, приставила к ним указательный палец и произнесла некий звук, который девочка не услышала, но по движению губ догадалась: «Тс-с!» Затем Лярва с помощью своей чугунной выдерги, не избегнув прежнего лязга, аккуратно приподняла крышку люка, сама подалась вниз, сдвинула крышку с места и водрузила её в исходное положение так, что люк оказался плотно закрытым, словно и не открывался. Оторопев, Вероника наблюдала эту сцену, продолжавшуюся не более нескольких секунд.

Всё стихло, лишь ветер гулял и кружил по всему двору, взметая облачка песка и пыли. Никто, ни один человек не выглянул в окно в эти мгновения, и свершившееся осталось незамеченным.

Задрожав всем телом, Вероника громко вскрикнула: «Мама!» — и кинулась к подъезду. Пока она поднималась в квартиру, да пока сбивчиво и путано объясняла маме свои впечатления, пока, наконец, они вдвоём мчались вниз — много, слишком много успело пройти времени. И драгоценные минуты были упущены. Когда сантехник, вызванный истерически плачущей матерью, открыл и отбросил прочь крышку люка — страшная, непроглядная тьма колодезного чрева дохнула на склонившихся людей пустотой, тишиной и могильной сыростью.

Глава 28

Телефонный звонок заставил Колыванова проснуться. Часы показывали четвёртый час ночи. Он узнал и вместе с тем не узнал голос лечащего врача своего сына, который срывался и захлёбывался от волнения:

— Вам лучше приехать! Господин прокурор, вам лучше приехать!

— Конечно, я выезжаю! Но что случилось? Скажите хоть в двух словах! — прокурор внезапно ощутил страшную сухость во рту и не мог сглотнуть, несмотря на все усилия. — Ему стало лучше? Или.

— Это невероятно! Такого у нас в клинике ещё не бывало! Кто-то разбил стекло и проник к нему в палату!

— Проник в палату?

— Да! Вы же помните, что палата вашего сына находится у нас на первом этаже? Так вот, этот вандал, этот негодяй, он… я не знаю, как сказать.

— Да говорите же!

— У этого человека была неимоверная сила! Он просто схватил все провода и разорвал их! Вы слышите? Провода не разрезаны, а именно разорваны! И аппарат искусственного дыхания, и всё… остальное оборудование… мгновенно было обесточено и… ну, вы понимаете?

У Колыванова подогнулись колени; прислонившись к стене, он медленно ополз вниз. Телефон ходил ходуном в трясущихся пальцах.

— Господин прокурор! Господин прокурор, вы меня слушаете? Это случилось ночью, не так давно, может быть, полчаса, может быть, час назад. Я сам путаюсь, извините, растерян. На посту была только сестра. Она услышала, конечно, звон разбитого стекла и кинулась к палате, но… но они изнутри уронили шкаф прямо перед дверью! И она не смогла войти, не смогла!

— Они? — прошептал Колыванов и с ужасом услышал себя со стороны так, как будто не он произнёс это слово.