Долина

«Пляска смерти», – подумал он.

В боковом нефе клироса располагался триптих со створками два на восемь метров. На нем была изображена Смерть в виде множества скелетов с косами. На скелетах болтались какие-то грязные лохмотья. Каждый из них танцевал вокруг одного из персонажей триптиха, мучая его и что-то шепча ему на ухо. Тут были представлены все классы общества: король, епископ, рыцарь, бедняк и богач, юноша и старик, шут… И все умоляли Смерть не трогать их. Но Смерти до них не было никакого дела: она всех увлекла в хоровод, в котором все равны, чего никогда не бывает в мире живых. Для нее не существовало ни пола, ни возраста, ни ранга.

– Эта живопись датируется пятнадцатым веком, – сказал голос за спиной. – Тогда такие сюжеты были очень популярны.

Сервас кивнул главе аббатства, не отрывая взгляда от картины. Аббатство уже погрузилось в темноту, только несколько свечек еще горели, распространяя вокруг запах воска. Вверху своды центрального нефа терялись во мраке, поднимаясь к неясным очертаниям каменных колонн, туда, где в головокружительной высоте, вдали от людей и близко к Богу, они надеялись ощутить Его присутствие. Удавалось им или нет? Эта темнота и тишина заставляли каждого вглядеться в себя и в свое одиночество. И осознавать, что все мы – не более чем атомы, короткие всплески энергии, которые быстро погаснут в вечном безмолвии.

Вернувшись в аббатство, Сервас понял, что спать совсем не хочет, и, поговорив с Леа и Венсаном, решил осмотреть аббатство: ведь пока у него не было ни минуты, чтобы полюбоваться его внутренним убранством.

– Эти «пляски смерти», – продолжал аббат, – были задуманы как предупреждение власть имущим и как источник надежды для бедняков. И еще как призыв вести жизнь ответственную и благочестивую. Есть еще «Vado mori», «Иду к смерти», стихотворения на латыни, в которых люди той эпохи сетуют на то, что должны вскоре умереть. Когда я сегодня вижу на телеэкране стареющих знаменитостей, у которых и во взглядах, и в речах сквозит страх скорой смерти, я всегда думаю о «Vado mori».

Значит, у отца Адриэля тоже есть телевизор.

– А что вы скажете насчет чашечки травяного отвара от нашего аптекаря? Пойдемте со мной, у меня в кабинете есть все необходимое.

Сервас двинулся вслед за ним. Они вышли из церкви, прошли по одной из галерей внутреннего двора и поднялись по лестнице на вторую галерею, которая нависала над двором и смотрела на высокую восьмиугольную башню, освещенную луной.

На дубовом столе уже дымились две фарфоровые чашки. По-видимому, аббат не предполагал, что гость может отказаться от целебного отвара.

– Отвар из липового цвета, цветов апельсина и лаванды, – сказал аббат. – Приготовлен по рецепту, который наш брат держит в строгой тайне.

– Благодарю вас, – сказал Сервас, тяжело опустившись на стул с высокой спинкой.

Он поднес напиток к губам: вкус был даже приятный.

– Я только что узнал, что подруга моей приятельницы тяжело и неизлечимо больна, – сказал он вдруг. – А нынче утром я видел труп совсем молодого парня, убитого чудовищным способом. Еще одна из моих приятельниц работает в детской больнице, где лечат детей со страшными диагнозами. Как, по вашему мнению, отец мой, Господь оправдывает подобные ужасы?

Аббат долго и пристально на него глядел, не отводя глаз. Наверное, спрашивал себя, в каком диком лесу родился этот сыщик с такими крамольными взглядами, чуждыми служителю культа.

– Да, – произнес он. – Так называемые теодицеи, то есть рациональные теологии, пытаются объяснить видимые противоречия между существованием Бога и существованием Зла. Но поскольку сказано, что Бог вездесущ и благ, то как тогда может существовать Зло?

Глаза аббата сверкнули, в их черных зрачках на миг отразился свет настольной лампы.

– Аргументов множество, – продолжал он. – Аргумент сатанический, к примеру: Господь желает человечеству добра, но Сатана, восстав против него, внедрил в этот мир Зло.

– На этот аргумент его противники отвечают, что, если уж Бог создал все в этом мире, значит, создал и Сатану.

Аббат коротко взмахнул рукой.