Незнакомец. Шелк и бархат

Это едва слышный шепот исходит от Бьёрна-Эрика, который, наполовину поднявшись с жесткой скамьи, с нарастающим возбуждением ждет его ответа.

— Я вижу Роберта рядом с собой на полу. Он, видимо, уже мертв. И я вижу еще одного человека. Он стоит у двери, держа в руке ружье. Но иногда ружье держит не он, а…

Ему не удается закончить фразу. Бьёрн-Эрик начинает раскачиваться, как будто перед очередным обмороком, и кричит:

— Я знаю! Я знаю! Я был там. Слышите, вы все — я был там. Я видел… я видел, как он протер на ружье отпечатки пальцев и отдал его… отдал его… ей.

Ружье

Пятнадцать лет он жил в постоянном страхе, в неослабевающем нервном напряжении. когда станет известна правда? Не должен ли он открыть кому-нибудь свою тайну?

Но кому? Матери? Нет, только не ей. Смерть Роберта и связанные с этим события и без того тяжело отразились на ней. Она часто плакала, казалась напуганной и подавленной, стала непохожей сама на себя. И потом… кто поверит рассказам одиннадцатилетнего мальчишки? Во время следствия и суда никто не приглашал его выступить свидетелем, так с какой стати им могли бы заинтересоваться потом? Кроме того, он понял, что не может донести — он был слишком слаб для этого, и родственные чувства взяли вверх.

Так он и рос, сгибаясь под тяжестью своей непосильной ноши, изуродованный тем ужасным шоком, который ему однажды довелось пережить. Он стал пуглив и замкнут, избегал людей, и часто падал в обморок по совершенно необъяснимым причинам. Его неоднократно обследовали и пытались лечить, однако таблетки и витамины не помогали, поскольку его болезнь была глубже и страшнее, чем могли предположить врачи.

Для нас — тех, кто выслушал его неожиданную исповедь этой темной летней ночью в заброшенной деревне, становилось все яснее по ходу его короткого и переворачивающего все рассказа, какое огромное облегчение он должен испытывать, когда ему приходится, наконец, снять с души этот груз.

Мы вновь переносимся в прошлое, в то майское воскресенье, когда Агнес Ульссон и Эрланд Хёк договорились о встрече в избушке на Черном Склоне, и когда старший брат Агнес в алкогольном угаре пустился по их следам.

Младший из трех детей замечательно провел вечер у Змеиного Озера, где он босиком перепрыгивал с камня на камень в воде у берега, чуть не поймал голыми руками окуня, резвился, напевая свои собственные радостные мелодии.

Внезапно он заметил лису, высунувшую острую мордочку из-за пня на опушке леса. Он с восторгом наблюдал за ней, однако радость оказалась недолгой. Почувствовав опасность, лиса повернулась и исчезла за деревьями.

Глядя ей вслед, Бьёрн-Эрик думал о том, как здорово было бы найти лисью нору, спрятаться неподалеку, замаскировавшись под пень, и наблюдать за лисой. А, может быть, в норе уже маленькие лисята? Или еще слишком рано для потомства? Он рассердился на себя за то, что не знает такой простой вещи. Надо спросить Роберта, Роберт — его кумир, он знает все о совах, зайцах, лисах и других лесных зверюшках. Он говорил, что много лис обитает вокруг Черного Склона, а прошлой осенью он застрелил одну буквально в нескольких шагах от избушки.

Бьёрн-Эрик решительно надел носки и башмаки. Еще совсем светло, ему надо быть дома около девяти. Он прекрасно успеет дойти до Черного Склона и обследовать местность вокруг хутора. Расстояние его не пугало, он часто играл в лесу.

Но на этот раз он ошибся — то ли недооценил расстояние до Черного Склона, то ли не учел, насколько быстро темнеет в это время года. Очень скоро на лес спустились сумерки, и плюс к тому (или же вследствие того) он выбрал тропинку, которая, кажется, вовсе не вела к Черному Склону, а только уводила его все дальше и дальше в чащу леса.

Его знание местности и умение ориентироваться в лесу не дали ему совсем заблудиться, однако он был уже смертельно усталым, измотанным и напуганным, когда много часов спустя различил в темноте слабый отсвет керосиновой лампы, которую Эрланд Хёк так и не успел погасить в кухне своей избушки.

С новыми силами он почти пробегает оставшееся расстояние и выходит из леса позади домика. Все окна расположены довольно низко, снаружи темно, а внутри горит свет, и он вдруг замирает, словно окаменев, перед одним из окон, мимо которого только что собирался пройти.

Он смотрит, смотрит с расширенными от ужаса глазами, а его мозг отказывается понимать то, что он видит.

Перевернутые столы и стулья, картина, упавшая с гвоздя и растоптанная на полу…

А среди всего этого — три человека.