Слово

– Бог тебя накажет, Фома, – сказал Кирилла. – Данилу отпусти от себя, не дай пропасть безвинной душе. Христом-Богом прошу тебя.

– Я отпущу – ты его на смерть пошлешь? За власть анчихристову помирать?

– С анчихристом сражаться пошлю, Фома, – Кирилла сделал еще несколько шагов. – На святое дело пошлю. И тебя посылал, да не послушался ты, великий грех на душу принял. Не за верою ты в тайгу пошел, от смерти спасаться, потому как боишься ее!

– Будто ты ее не боишься! Сам небось в Макарихе сидишь! – огрызнулся Фома.

– Не боюсь, – сказал Кирилла. – Потому и к разуму твоему пробиваюсь. Отпусти Данилу, дай ему перед людьми и Богом грех искупить.

Милиционеры мелькали среди деревьев на опушке, до зимовья бежать им было еще метров двести. Кирилла сделал еще три шага и остановился напротив оконца, не теряя из виду дверь. Некоторое время из избушки не отвечали.

– Если Данилу отпущу – уйдете? – спросил Фома.

– Не уйдем, Фома, – сказал Кирилла. – Не надейся от Божьей кары избавиться, грех великий на твоей душе.

В этот момент в зимовье послышался какой-то стук, сдавленный крик, и на улицу выскочил Данила. Следом ударил выстрел, однако Данила плашмя упал на снег и отполз под стену. Милиционеры уже были рядом.

– Постреляю! – закричал Фома и выстрелил через двери. – Только суньтесь!

– Остепенись, Фома, пожалей жизни человеческие, – попробовал уговорить его Кирилла. – Встань перед иконой, помолись и выходи.

– Не выйду! – закричал тот. – Всех побью, уходите лучше! Мученическую смерть приму, а не выйду!

– Ой, дурень ты, Фома! – Кирилла пытался разглядеть сквозь бычий пузырь, что делается в зимовье, – не разглядел. – Мученическая смерть ради правого, Богу угодного дела бывает. А ты жил во грехах и умрешь во грехах. Так уж лучше помолись, Фома, и руки на себя наложи.

Фома замолчал. Милиционеры встали подле двери, ждали сигнала. Данила, парень с молоденькой, курчавой бородой и всклокоченными волосами, сидел босой на снегу и, прижимаясь спиной к стене, шептал молитву. Кирилла по-прежнему стоял напротив оконца, и вспотевшие волосы его схватывались сосульками. Ему что-то показывал руками начальник милиции, но Кирилла не понимал.

Выстрел, глухой и короткий, грянул внезапно. Даже и на выстрел было не похоже. Кажется, уронили что-то…

– Готов, – сказал начальник милиции. – Застрелился. Из халтуринского нагана.

Милиционеры распахнули двери и бросились внутрь…

– Глядите! – вдруг закричал Данила перекошенным в страхе ртом. – Глядите!

Кирилла медленно осел на снег, подбирая под себя ноги, завалился на бок, словно после тяжелой дороги ложился отдохнуть…

Для Марьи он не умер. Он лежал под обомшелым крестом, но одновременно незримо продолжал жить в избе. Только он превратился в дерево. Марья разговаривала с инструментами, сделанными его руками, и с кадками, с резными наличниками, с высокими воротами. В дереве он был красивый, ладный и всегда ласкал руки теплом. Она разговаривала с книгами, которые так любил читать Кирилла. Пыталась читать сама по закладкам, сделанным еще им, понять, отчего Кирилле понравилось то или иное место в Писании, и когда понимала – чувствовала, будто с живым Кириллой поговорила.