Слово

Делать было нечего.

Анна забралась на чердак, отыскала во тьме лежанку, покрытую прелой, изъеденной молью овчиной, и, не раздеваясь, прилегла. Долго слышно было, как старуха хлопает внизу дверями, шаркает по двору чувяками и что-то бормочет себе под нос. Потом Анна, видимо, задремала, так как старуха Мальцева оказалась на чердаке неожиданно, со свечой в алюминиевой плошке.

– К Марье Белоглазовой идешь, девонька? – спросила она.

– Да, к Марье Егоровне.

С виду лицо старушки было добрым, печальным, только вот губы поджаты, словно обиду затаила.

– А кто ей приходишься-то? Сродственница, что ли?

– Нет, это наши знакомые…

Старуха долго молчала, видно соображая что-то, затем, оставив свечу, спустилась вниз и принесла кусок пирога с капустой и полкринки молока.

– Поешь-ка вот… На голодное брюхо черти сниться будут… Мой старик тут все маялся, все ему черти виделись, в избу просился…

Анна поела, пирог еще был теплый, а молоко из погреба – сразу заломило зубы. Старуха молча выждала, когда опустеет кринка, снесла ее вниз, и Анна подумала, что хозяйка больше не вернется, однако через несколько минут на лестнице послышалось ее сопение.

– Ты вот что, девонька, – начала старуха, присаживаясь в ногах. – Скажи-ка мне, что это люди про вас плохое говорят?

– Я н-не знаю, – растерялась и испугалась Анна. – Кто говорит?

– Да говорят, – уклончиво бросила Мальцева и узловатыми пальцами сняла нагар свечи. – Сказывают, будто вы по избам ходите, скверну разносите, бога хулите. Будто на скотину порчу наводите…

– Что вы, бабушка! Это не правда! – Анна села, и огонек свечи затрепетал, закачались огромные тени. – О нас такого сказать не могли…

– Не стану же я; старуха, врать, – обиделась Мальцева. – Слышала от людей, потому и говорю. Марья вас приветила, а вы на ее дворе чуть старика Петровича не убили: А ну как ты ночью-то поднимешься да меня топором по голове?.. Я не Марья, а сразу спрос учиняю. Почто ко мне пришла? Марья советовала?

– Нет, я сама… Но если так, то я уйду. – У Анны слезы навернулись, вдруг так обидно стало, больно: кто же мог этакий вздор наговорить? О случае с Петровичем уж в Останине знают…

– Погоди, куда ты пойдешь, ночью-то? – остановила старуха. – А как же ты про меня узнала? Имя-отчество мое?

– Понимаете, тут к вам один человек заходил, давно, – решила сказать правду Анна. – Никита Евсеич его зовут…

– Это одноногий, что ли? Никита?

– Да-да, Гудошников! – обрадовалась она. – На протезе.