Хмурится и Жорж.
— Может быть, лучше было бы вместе?
— Брось, верно решили. Но Тропе — путь одному.
Крадучись провели нас, в обход въездных ворот, у которых постукивал прикладами по камню соскучившийся, сонный караул, к пролому в каменной ограде цитадели, заставленному деревянными тлелыми щитами. Щель раскрылась, едва пропуская нас. По крутой извилистой тропке, окутанной предрассветным туманом, мы съехали вниз. Тропа вывела в сады предместья. Издалека, распластав над городом тяжелые незримые крылья, плыл глухой непрерывный вздрагивающий гул бубен и жуткий стенящий клич немногих созвучных, сильных голосов.
— По-волчьи воют, стервятники! — кривит губы Гассан. Но глаза его неспокойны. — С правой руки: ничего. А если бы с левой — не быть бы добру, таксыр! Примета верная. Э-гой! Прибавь шагу, джура: туман сползает уже с крыш. Солнце близко.
И вправду: за мигом миг рвалась прозрачная пелена над городом, открывая копьями вздымавшиеся высокие тополя и в раздумье разбросавшие узорные ветви свои чинары…
Горцы и без понуканий шли быстро и легко, бесшумно скользя по камням дороги. Солнце словно взвилось из-за седла дальнего высокого перевала. И сразу приникли к земле, разбегаясь белыми клубками, пугливо, по-заячьи — перескоком, последние, запоздалые туманные пятна.
За одним из поворотов мелькнул, изгибом оград, памятный солнечный проулок. Я протянул руку:
— Туда!
Передовой, блеснув глазами, свернул по указанному направлению, ускоряя шаг. У дерева, с которого свисала подрубленная пахучая ветвь, он наклонил голову и перешел в бег. Я остановил коня, пропустил Гассана и перегнулся через ограду.
Луг спал еще: низко наклонены к земле были тяжелые чаши цветов; павлины отряхали с радужных перьев обильную ночную росу. Пери, ясная и светлая, стояла в глубине сада в осиянье круживших вокруг нее золотистых диких голубей, клевавших пшено из высоко поднятых ладоней.
Увидев меня, она разжала пальцы: пшено дождем пролилось на траву под хлопанье крыльев торопливо спускавшихся птиц.
— Я иду, Пери.
Как тогда, в первый раз, она вся засветилась радостной, счастливой улыбкой.
— Мы идем, Искандер! Путь дальний, бодрый путь, любимый!
Еще раз поднялись приветом милые сильные руки. Я дал повод коню. Проводники ждали на перекрестке.
Мы расплескали копытами ручей и втянулись в ущелье, размыкавшееся у восточной окраины садов.
Через Ванж — два пути. Один — северный, дальний, обходный, выводит к Хингобской дороге, той самой, которою шел в Кашгарию Марко Поло. По этому пути — поселений много, и поселений зажиточных, хотя Ванж и скуп на зерно. От гор — богатство Ванжа: есть в горах здешних и железная, и медная, и серебряная руда, и тонкая чашечная глина. Куют ванжцы железо, чеканят медь и серебро, жгут посуду. За изделия эти несут им на обмен пшеницу, ткани и кожу; платят и деньгами: богато живут в северных кишлаках ванжцы. Так рассказывают на первом привале наши проводники. Путем этим мы не пойдем: они поведут нас на отрез дальней дороге, прямо через горы, сквозь сокровища Ванжа.
Прохладно под отвесами скал. Вьются дикие белые капорцы, мерцает из расщелин запоздалым, блеклым цветом шиповник. Быстро шагают горцы, заложив посохи за спину, под локти; уверенно перебирают мохнатыми крепкими ногами лошади. Радостно и вольно.
А местность — глухая: не видно ни туров, ни птиц: одни камни да цепкая, сердитая зелень.