— Что за люди?
— Киргизы с Калтубинской кочевки, — гнусавит из темноты Аджой: в луче фонаря одна конская морда. — К великому, преславному Рахметулле с просьбой.
— Ополоумел ты! В ночь!
— У меня просьба ночная, — зловеще отвечает Аджой. — Не доложишь добром, сам доложу, не спрошуся…
— Ах ты, паршивая собака! Откуда тебя шайтан несет?.. Пошел! Не то ссажу тебя с седла, верблюжья падаль!
Щелкает курок мултука.
— Ладно, сочтемся! — поворачивает коня Аджой. — Мултука твоего не боюсь. Про кочевку — сказал псу на забаву. Нас здесь с полсотни барантачей: на каждого холопа Рахметуллы — по два клынча будет…
Караульный ударяет в гонг. Мы пускаем коней галопом по Гармской дороге, в темноту, в ночь…
До моста. Спускаемся в ручей, топчемся у брода: закрепляем след, идем вниз по течению, оступаясь на каменистом дне, с версту, должно быть. И — кругом, межою, — гуськом на старую дорогу. Опять вскачь. Кишлак спит. Долго выводим коней у околицы. Обтерли насухо попонами. К месту. У коновязи свои: стерегут Аримана. Его не брали: очень уж приметен.
— Следа не оставили?.. Ничего не обронили по дороге?
— Обронил, — смеется Багирма. — Касим-баеву шапку. Киргизскую. Выменял когда-то на кочевьях. Не пожалел отдать за горло Рахметуллы.
Смеется. А у меня на душе темно и стыдно. Надо было самому, одному. Все было бы иначе.
Прячу во вьюк бешмет, чалму. Ложусь рядом с Жоржем на спину, руки за голову. Теперь и до свету недолго.
Мысли бегут, торопятся в обгон. По-детски. Не уложить их ученым строем. А ведь надо…
Как теперь дальше?
…Не здесь… Здесь — кончено. Нет, у себя, когда вернусь. Ведь сейчас я — у начала пути. Только у самого начала…
Искать уже не нужно. Путь — знаю. Нарушителем сделала меня Тропа… Теперь — только идти… Это для меня твердо. До конца идти — Нарушителем…
В нарушении — правда. Но Правда — одна: Красота.
О Красоте — знаю твердо. Только сказать об этом не сумею: пока нет еще у меня, у нас — настоящего слова: о Правде-Красоте, Единой Правде. Нет — до времени…
ebooksa