— Ну ладно, — сказал он, усаживаясь за стол. Мы сели рядом.
— Знаешь, почему приехали? Харлампий угрюмо молчал.
— Позови сына, — сурово потребовал Кантария.
Лицо Матуа застыло. Он сжал кулаки на полированной поверхности стола и вдруг со всего размаха ударил ими себя по лбу.
— Мамой клянусь! — закричал он, и в голосе его была неподдельная мука. — Не трогал Русик этого шакала!
— Разберемся, — прогудел Епифанов. — Но для этого одних клятв мало.
— Вы разберетесь… — с тоской и угрозой процедил Матуа. Несколько секунд он еще сидел, прижав к лицу кулаки, потом крикнул: — Мзия! Позови Русико…
Сын был точной копией отца: такой же скуластый, копченый, только без Харлампиевой заматерелости. Он остановился на пороге, глядя на нас исподлобья. Невозможно было не заметить — в глазах его прыгал страх.
— Подойди, сынок, — с болью сказал отец. — Сядь…
— Скажи, Русик, — неожиданно мягко начал Епифанов после того, как парень робко опустился на стул подальше от нас, на противоположном конце стола, — сколько выиграл у тебя Заза?
Мне показалось, что между отцом и сыном проскочила какая-то искорка, не взгляд даже, а лишь попытка взгляда. Но нет, оба сидели, опустив глаза к полу.
— Пятьсот рублей, — еле слышно пролепетал отрок.
— Так, пятьсот рублей, хорошо, — ободряюще повторил Епифанов. — Отдал ты их ему?
Русик кивнул.
— А где взял?
— Я, я дал, — проворчал сквозь зубы Харлампий.
— Долг чести, да? — с плохо скрываемым ехидством поинтересовался Кантария.
— Сколько времени вы с ним играли? — продолжал доброжелательно расспрашивать Епифанов.
Парень молчал. Наверное, к этому вопросу он не был готов заранее. Он кинул отчаянный взгляд на отца, но тот сидел, обхватив голову руками.
— Люди говорят — три дня играли, так?