— Позовите кладовщика.
— Зачем? — удивляется он притворно.
— Позовите, и он скажет вам, что спирта на складе есть тридцать литров.
Старцев зовет кладовщика. Тот входит и стоит, потупясь, но мне сейчас не жалко его, и мне не стыдно, хоть я и предал нашу дружбу.
— Николай Питиримович, — с отчаянием говорю я, — если вы не дадите мне обещанного, то я перебью у вас стекла.
Он начинает вдруг хохотать, но лицо у него серьезное.
— Выдай ему! И больше никогда, понятно? Даже если я просить буду. Понятно?
— Понятно, — хмуро бросает кладовщик и, не глядя на меня, выходит, а Валька осторожно будит меня, и мы едем дальше в сером ртутном дыму рассвета.
Нет, я не пойду к Старцеву. И просить не буду — все равно не даст.
Но все-таки у веселого финского домика конторы я говорю Вальке:
— Тормози…
Ловко, у самого крыльца, он тормозит, а я сижу, и выходить мне не хочется. Сижу себе — и все.
Валька смотрит на меня:
— Ты что?
Я молчу. Я решаю. А решать-то и нечего. Все и так ясно.
Мы еще сидим в кабине, а на крыльце вдруг появляется Маруська Климова — незаменимый на трассе человек, наша курьерша и нормировщица.
— Привет, Толик! — кричит она. — Зайди-ка. Тут тебя посылочка дожидается!
Маруська смеется — заливисто, от души, как будто увидела Олега Попова или Райкина, а не нас с Валькой.
Моя нерешительность уносится к серому осеннему небу вместе с остатками сна.
Я вываливаюсь из кабины и поднимаюсь на крыльцо.