Ревуны помогали маяку в плохую видимость. Если наваливало туман или начинал идти снег, моряки, застигнутые непогодой, откладывали бинокли. Все на корабле превращалось в слух.
И вот сквозь свист ветра и гул волн донесся прерывистый, очень печальный голос.
Ага! Ревуны! Следите с часами в руках! Две секунды — звук, две — молчание, две — звук, две — молчание, пять — звук, шесть — молчание. Чья звуковая характеристика? Правильно! Подал о себе весть мыс Федора. Предостерегает: «Я — берег, я — берег, уходите от меня в море»!
И рулевой поспешно отворачивает до тех пор, пока предостерегающий голос не пропадает в шуме моря…
Начальник маяка дядя Илья был очень большой, однако негромкий. Говорил он с преувеличенной вежливостью, как казалось Мыколе, потому что произносил «ы» и «у» по-черноморски мягко: вместо «выпить» — «випить», вместо «прошу» — «просю».
Любил порассказать о себе и обычно начинал свое жизнеописание с семи чудес света.
— Слыхал, были когда-то такие семь чудес? Ну, пирамиды там, висячие сады разные. И два маяка среди них считались. Колосс Родосский строен в Греции две тысячи триста лет назад, но простоял только полста, попал, бедный, в землетрясение. И еще другой маяк был, тоже чудо, — Александрийский, в Египте. Сложен из белого мрамора, а высоту имел сто сорок три метра. Простоял полторы тысячи лет! Я уже его не застал, когда ходил в Александрию.
Мой маяк, то есть тот, на котором я родился, пониже, врать не хочу. Но тоже очень красивый. Ты же был в Севастополе, значит, видел его, Херсонеоский! Мой отец служил там старшим служителем, так в старое время назывались маячники.
Но только я настоящего своего призвания еще не понимал. Тринадцати лет, иначе в 1906 году, — тебя тогда и в помине не было, — сбежал из дому и начал плавать юнгой на паруснике «Иоанн Златоуст»…
Пятнадцати лет в Стамбуле дядя Илья заболел оспой. Его сняли с корабля. Около месяца он провалялся в стамбулской больнице, а когда выздоровел и вернулся, место его было уже занято. Пришлось ехать домой.
Отец, подергав беглеца для порядка за ухо, подал рапорт по начальству — его превосходительству господину директору маяков и лоции Черного и Азовского морей. В рапорте он упирал на то, что «хотя сын мой и несовершеннолетний, зато потомственный маячник». Это было принято во внимание, и дядю Илью зачислили служителем Херсонесского маяка в порядке исключения.
— Почему исключения?
— Не подлежал по несовершеннолетию каторжным работам.
— А когда подлежал?
— Только после шестнадцати. Был такой закон. Заснет маячник на вахте, сейчас же суд ему и по суду каторга! А как же? Он ведь за всех людей в море отвечает!
С тех пор, то есть с 1908 года, дядя Илья безотлучно на маяках, если не считать, конечно, перерыва в первую мировую, а потом гражданскую войны.
Дядя Илья был георгиевским кавалером «полного банта».
В комоде, заботливо переложенные бумагой, хранились у него четыре крестика и четыре медали на полосатых оранжево-черных лентах.
Однажды в отсутствие тети Паши он вытащил их и нацепил на тельняшку. Потом неторопливо прошелся по комнате, косясь в зеркало, висевшее над комодом. Шестилетний Витюк и Мыкола, сидя рядышком на лавке, не сводили с него глаз.
Стук входной двери. Сорвав с себя награды, дядя Илья принялся торопливо засовывать их в комод. Ящик, как назло, не закрывался.