— Есть, — ответил Кулагин, насупился и снял наручники. Вышел.
Султан размял руки — порядком затекли.
Быков неожиданно закашлялся, передохнул, пожаловался Султану:
— Простыл я где-то. — Помолчал, спросил скучно, нехотя: — Говоришь, не стрелял, лошадей только караулил?
— Ей-бох, стирлял дургой луди, моя лошатка смотрел, — закивал головой Султан.
— А костер зачем под вагоном зажег? — так же скучно спросил Быков.
У Султана — мороз по коже: знает! На всякий случай оскорбился:
— Почему так говоришь? Огонь дургой луди делал, я...
— Опять же — лезгинку танцевал, — врезался в его речь Быков. — В вагоне люди горят, кони, а ты лезгинку наяриваешь. — Покачал головой, спросил недоуменно: — Людоед ты, что ли?
Не выносил Султан несправедливости. Ринулся к столу, закричал — жилы веревками на шее вспухли:
— Зачем людоед? Кито людоед? Тибе брехал какой собака? Моя лезгинка танцевал — сапсем костер не был! Моя слышал — вагон лошатка кирчит, тогда радовался, лезгинка танцевал: яво лошатка сибе биру, земля пахать иест на чом будит. А яво глупый вагон сидел, миня чириз акно стирлял, задний место попадал. Я тогда сапсем бешени становился, огонь зажигал, на вагон кирчал: виходи, атдавай лошатка, стирлять не будим!
— Ну вот, а говоришь — другие люди костер зажигали. Значит, все-таки ты зажег?
— Мал-мал я, — растерянно согласился Султан. Похолодел: кто за язык тянул? Как получилось, что сознался?
— Ну а дальше как было? Ты бы сам все рассказал. А то я других слушаю, а они, может, что и сочинят под горячую руку. Вот, говорят, когда бойцы ногу коня в вагон заталкивали, ты по ним стрелял, хотел, чтобы нога сгорела. За что же лошади такая мука, она чем виновата?
Султан разъярился, заикаться стал:
— К... кито тибе такой слова гаварил — тово на место язык змея сидит! Когда дува солдата нога жирипца вагон толкал, яво Махмуд и Ахмед винтовка целил, убивать хотел. Я их винтовка дергал, сапсем стирлять не давал. Лошатка сильно вагон киричал, мине жалел, яво, мине сердце тожа нест!
— Значит, Ахмед, Махмуд в банде были. Еще кто в налете участвовал?
Султан задохнулся:
— Какой Махмуд-Ахмед? Ей-бох, такой луди моя не знай.
Быков поморщился: