— Мне кажется.
— Вы чего-то не договариваете. Скажите, прошу вас.
— Простите, Ланг! Я сделала вам больно.
— Вовсе нет! Но вы заставили меня задуматься.
Снизу донесся призывный голос дудочки.
— У них все готово, — сказала Наттана, вставая.
— Постойте, назовите хотя бы одну причину! — воскликнул я, протягивая руку, чтобы удержать девушку, но в последний момент подавив это желание.
Наттана обернулась и взглянула мне в лицо.
— Да, я сделала вам больно, — произнесла она.
— Но назовите же хотя бы одну причину!
— Вчера вечером, когда вы танцевали вальс… Наши мужчины на вашем месте чувствовали бы себя совсем иначе.
Она отвернулась.
— Наттана! — воскликнул я. — У нас все к этому привыкли. Теперь я понял, что здесь так не принято. Дорн сказал…
Ее лицо вспыхнуло.
— Теперь я очень жалею, что уговорил вас танцевать со мной, — продолжал я.
— Мне было приятно, — сказала Наттана. — Но мне кажется, это странная привычка, когда мужчина и женщина обнимаются и ничего не чувствуют.
С этими словами она побежала вниз. Я бросился следом.
Мы ужинали, сидя кружком на траве под высокими деревьями. Полосы солнечного света падали почти отвесно; воздух посвежел, цвета стали ярче. Тонкая струйка дыма, извиваясь, поднялась над костром, от которого веяло сладковатым смолистым духом.
На ужин был салат, овощи, индейка, тонко нарезанный поджаренный хлеб с легким привкусом ореха, мясной рулет, легкое прозрачное красное вино, печенье с изюмом, виноград и ранние яблоки.
И снова все это, как никогда, напомнило мне Золотой век, хотя слова Наттаны не давали мне права считать себя частью этой картины. Словно угадав мои мысли, Эттера завела речь о том, как ей жаль, что мы уезжаем.