Смертельной тоской повеяло от мысли, что я останусь один. Я обнял ее, прижавшись лицом к полной теплой груди:
— Теперь мы — муж и жена, Наттана. Мы должны сказать им.
Опустив голову, она поглядела на меня, лицо ее смягчилось; светящееся любовью, оно было не столько красивым, сколько дорогим и поразительно милым.
— Нет, Джонланг, — ласково ответила она, и слезы покатились по ее щекам.
— Да, Наттана! Так надо.
— Нет… но теперь мы можем быть счастливы вместе.
Будем ли мы счастливы? Сомнение закралось в душу. Она поняла это по моим глазам, и тут же лицо ее нахмурилось и словно постарело.
— Вы слишком хороши для меня… или, скажем так, я слишком мудра, много мудрее вас! Пустите меня, Джонланг.
Я выпустил ее, не в силах, однако, отвести глаз от ее лица. Она выскользнула из постели, и в неясном, дымчатом свете раннего утра тело ее показалось мне не таким хрупким, а кожа — белее. И прежде чем я осознал, что на самом деле теряю ее, она уже стояла передо мной укутавшись в плащ.
— Мы никогда не должны расставаться, Наттана.
— Не заставляйте меня чувствовать себя дурной, Джонланг! Ах, поймите, ведь я — ваша, пока вы здесь. Разве вы этого не понимаете?
— И все же я надеюсь, — сказал я, чувствуя, как быстро ускользает от меня надежда. Боль отчаяния отступила, лишь когда я понял, что мне предстоит провести с Наттаной еще много долгих месяцев.
— Уж лучше вам поскорей расстаться с вашей надеждой, — сказала Наттана. — Тогда мы будем только счастливее.
Вопреки рассудку, надежда вернулась ко мне.
— Да, мы счастливы, Наттана.
— Ах, Джонланг!
Она подошла, и я обнял и поцеловал ее.
27
ХИСА НАТТАНА
Весна пришла рано. Седьмого сентября, восемь дней спустя после нашего возвращения с перевала Ваба, Дон заехал к Хисам предупредить, что дозорные, по всей вероятности, должны будут приступить к своим обязанностям недели через две-три. Здешнее начало сентября соответствовало началу марта в Америке. Снег повсюду таял, и покров его делался тоньше. Скалистые пики — стражи Доринга — все чаще показывались сквозь редкую белую пелену тумана. Выдался только один холодный, по-настоящему зимний день, когда мы с Наттаной, пользуясь своим правом «сокращенного дня», смогли выбраться на коньках к скалам южного берега — и, пренебрегая риском, снова любили друг друга.