Островитяния. Том второй

— У Дорнов три усадьбы. Одна явно лишняя. Они могут продать вам ее, не ту, что на Острове, а Горную или усадьбу на реке Лэй, которую вы еще не видели. Я говорила об этом с братом и Неккой — мы недавно встречались.

Плотно сжав руки, она заговорила теперь с облегчением, словно главное было сказано:

— Если не это, мы — Тор и я — найдем поместье, которое вы могли бы купить. Вы как-то говорили, какой суммой располагаете, а ваши деньги по стоимости соответствуют нашим.

Стало ясно, что если я куплю поместье, то мне придется перевести мои американские вклады в золото и уже этой наличностью распоряжаться в Островитянии. Признаюсь честно, идея почему-то показалась мне непривлекательной.

— Я мог бы начать как арендатор, — сказал я.

— И об этом я тоже думала, — ответила Дорна. — Главное, чтобы вы остались здесь, и как один из нас, а будете вы тана или денерир — невелика разница.

Стать арендатором означало выполнять такую же работу, какой я занимался у Файнов и в Верхней усадьбе Хисов, жить в таком же доме, как Аноры, Эккли или даже Неттера. И жить там одному, без семьи, хотя впоследствии — будь я арендатором или владельцем — я, как и любой нормальный островитянин, смогу подыскать себе жену, иначе моя алия прервется с моей смертью. Полноценная жизнь не мыслилась мне без детей. Если я останусь, то должен буду продолжить свой род. Одно из необходимых условий — ания — уже имелось, но с кем свяжу я свою жизнь? Мелькнувшую было мысль о Наттане я тут же с неприязнью отверг… Да, я люблю ее, но не как жену. Моя избранница должна была быть такой женщиной, в обществе которой я смог бы обрести тот полноценный, гармоничный покой, какого никогда не знал с Наттаной, но который ждал бы меня с Дорной, не будь она столь сурова и самолюбива; мне нужен был кто-то похожий на меня, кто мог бы вместе со мной пуститься в это приключение, такой же, как и я, странник на полных загадок просторах жизни…

— Прошу вас, не уезжайте! — сказала Дорна и расплакалась молча, ее плечи вздрагивали, она спрятала лицо в ладонях и отвернулась от меня.

Вновь пораженный силой ее чувств, я раздумывал, уместны ли сейчас мои утешения, и несколько отстраненно наблюдал это небывалое зрелище — рыдающую Дорну.

Глядя на далекие равнины, я с удивлением сознавал, что благодаря Дорне земля эта действительно отчасти моя. Однако ее предложение одновременно означало конец визита: настало время покидать Фрайс.

Я снова взглянул на Дорну. Она уже успокоилась, но сидела по-прежнему отвернувшись. Я решил, что лучше подождать, пока она окончательно не придет в себя. Откинувшись назад, я попытался представить себя в роли островитянина и понял, что в некотором смысле это для меня вполне естественно, однако бóльшая часть моих чувств пребывала в смятении.

Горячий, душный запах соломы, слепящий блеск солнца не давали сосредоточиться.

Дорна принадлежала мне. Ее дар снял с тайны наших отношений последние покровы. Какая разница, что право обладать ею, воспитывать ее детей принадлежало другому? Если мужчине и женщине хоть на мгновение случалось проникнуться друг к другу подлинным интересом — они снова принадлежат друг другу, стоит им оказаться вместе, сколь ни были бы крепки социальные узы, связывавшие их в прошлом или будущем с остальными людьми. Дорна принадлежала мне, а я — ей в самом глубоком, сокровенном смысле.

Протянув руку, так что Дорна не могла этого видеть, я осторожно взялся большим и указательным пальцами за краешек ее юбки. Одно легкое прикосновение, но вместе с ним в душу мою снизошел покой, теперь мне немного надо было: чуть погодя вернуться в домик, упаковать свои вещи, оседлать лошадь и отправиться к Файнам, если успею до темноты.

Дорна вздохнула с облегчением. Сейчас оба мы были готовы к тому, что ожидает нас дальше, грядущее уже не беспокоило и не тяготило нас. Все самое важное было сказано. Мы пережили череду изумительных озарений, и никакие недомолвки уже не могли причинить нам вред. Пришло наше время — время, когда мы могли просто помолчать вместе, и, право, для нас это было сладостнее любовных утех.

Дорна тоже легла, заложив руки за голову, и так мы и лежали, следя за мягко плавающей в глубоком синем небе сосновой ветвью. Тело мое каждой клеткой впитывало живительное тепло прогретой солнцем земли, сосновых игл, мелких камешков, а местами — выпирающего корня или камня покрупнее, молча дававших мне понять, что это такое естественное, покойное и мягкое ложе все-таки не дело рук человеческих.

Долго пролежали мы так, не обменявшись ни словом, прежде чем возвращавшийся с охоты Тор, проходя мимо, заметил нас, подошел и присел рядом. С ним вернулось ощущение реальности мира, жизнь в котором требует бодрости мысли и решительных действий. Дорна была довольна уже тем, что уверилась: теперь я понимаю, что она хочет, чтобы я остался в Островитянии, с меня же было довольно и сознания, что это возможно. Однако, когда, снова поднявшись, Дорна рассказала Тору о своем предложении, он переспросил меня, что же я намерен делать.

— Ланг только-только узнал, что может стать одним из нас, — сказала Дорна. — У него не было времени принять решение.

Однако решение уже не вызывало сомнений.

— Я люблю Островитянию, — ответил я. — Вполне возможно, мне захочется провести остаток дней именно здесь, но было бы жаль принимать излишне скоропалительные решения. Я хотел бы посетить свою страну — пусть это будет нечто вроде испытательного срока, — пожить там, скажем, год. Тогда я смогу решить что-либо окончательно.