— Совершенно правы…
И снова мы замолчали, мгновение — взгляды наши пересеклись, и было уже не отвести глаз. Дорна была живой, ощутимой, как никогда, и никакая броня не устояла бы против безупречного совершенства ее голоса, да и все в ней было совершенным и желанным, как ничто иное.
Слабая улыбка скользнула по ее губам, она отвела взгляд, потом снова прямо поглядела на меня.
— Похоже, разговор у нас не клеится, — сказала она.
— Да… Мне тяжело говорить.
— Мне тоже. Ужасно не люблю, когда у нас с вами так выходит.
— И я, Дорна… Но ваша речь…
— Моя жалкая речь?
— Жалкая?! Прекрасная, блестящая речь!
— Рада, что вам так кажется. Дедушка и брат боялись, что я только испорчу дело, они всё еще не пришли в себя!
— А остальным — понравилось?
— О да, — проговорила Дорна, быстро взглянув на меня, и замолчала.
Итак, о речи Дорны все было сказано, а больше говорить, казалось, не о чем.
— Хотите печенья, Дорна, или еще чего-нибудь?
— Нет… Впрочем, хочу.
Я подал ей блюдо с печеньем.
— Я остаюсь в Островитянии еще на одиннадцать месяцев.
— Надеюсь, вы будете счастливы.
— Думаю, да. Надеюсь, вы тоже счастливы.
Она тихо рассмеялась.