Вокруг молчали, и только дыхание было громким и частым. Клешков отвернулся, чтобы не видеть лица, которое сейчас откопают. Лопаты шумно вгрызались в землю. Вдруг все смолкло.
— Рыбаков! — сказал писклявый голос начальника.
Клешков вспомнил веселого вихрастого человека, выступавшего у них месяц назад о необходимости любить и беречь лошадь, и в горле у него возник и застрял комок.
— А-а! — взвыл чей-то голос. — Вот они как нас!
И тут же застонал, заскрежетал Мишка.
— А ну! — крикнул он мучительно задрожавшим голосом. — А ну, сочтемся!
И побежал к дому, высоко подняв локоть раненой руки, а здоровой на ходу выдергивая свою знаменитую шашку, подаренную ему самим Котовским. За ним с ропотом хлынула толпа. Клешков бежал рядом с другими, ежесекундно ощущая, что все свершенное с управляющим совхозом могло быть сделано с ним. От ужаса у него поднялась на голове фуражка, и ненависть, которую он ощущал сейчас, как и все бегущие рядом с ним, не могла не пролиться куда-то, иначе от нее могло разорваться сердце.
Пленные так и стояли в углу, под охраной двух милиционеров, когда ввалилась толпа.
— А ну, катюги! — медленно подходил к ним Мишка, напрягая отведенную руку с шашкой. — А ну становись!
— Не надо! — вскрикнул Чумак, хватаясь рукой за голову и вжимаясь в стену.
Пожилой мужик, взятый Клешковым, смотрел остановившимися глазами. Бородач побелел и отвернулся.
— Фадейчев, — крикнул сзади голос Бубнича, — не сметь!
Но шашка уже свистнула, и Чумак сполз по стене.
— Отставить, Фадейчев! — снова закричал Бубнич.
И тотчас сзади завязалась борьба, и чей-то жестяной голос сказал:
— Тебе здесь дела нету, комиссар.
Опять свистнула шашка. Коротко охнув, упал пожилой, следом упал бородач, а шашка все свистела и свистела...
— Иншаков, наведи порядок! — задыхаясь, закричал сзади Бубнич.
И тотчас же тенористый голос начальника закричал:
— Эй, Фадейчев, а ну кончай! Слышь, тебе говорят! Они ж и так мертвяки все трое.