Островитяния. Том третий

22
18
20
22
24
26
28
30

Немного погодя она снова села прямо, поцеловала меня и пошла вытереть слезы.

— Ты действуешь на меня успокаивающе, — сказала она, вернувшись. — Мама всегда говорила, что некоторым женщинам слезы к лицу, а у меня, когда я плачу, вид ужасный… А откуда в Островитянии берут горячую воду?

— На кухне в кувшинах обязательно должна быть согретая вода. Сейчас принесу.

— Со временем я тоже всему научусь. Вообще-то я мылась холодной, а теперь только хочу умыть глаза. Я ведь очень редко плачу, Джон.

Я принес из кухни два больших умывальных кувшина для нас обоих. Глэдис раскладывала вещи, которые достала из сундука, но, умывшись, снова села перед очагом, положив на колени раскрытую книгу, но даже не глядя в нее.

Приготовив чистую одежду, я выдвинул из-под шкафа медную ванну, налил туда горячей воды и стал раздеваться…

— Можно я погляжу на тебя? — раздался голос Глэдис.

— Конечно… даже не спрашивай.

— Я не знала.

Бросив на нее быстрый взгляд, я увидел в ее глазах удивленное и веселое выражение. По щекам разлился румянец.

— У тебя красивое тело, — сказала она наконец, отворачиваясь. — Ах, мне подумалось…

— Что, Глэдис?

— Такое совершенное, такое любимое! — Она наклонилась и закрыла лицо руками. — Мне так хочется научиться рисовать, и чтобы при этом люди на моих рисунках не выглядели нелепо! Если ты заглянешь в мастерскую… Я собиралась не показывать тебе, но передумала.

Одевшись, я тут же прошел в мастерскую. Глэдис вытащила из сундуков все свои рабочие принадлежности и разложила на полу и стопкой на столе. Эскизы маслом стояли, прислоненные к скамье и вдоль стен, в ожидании, когда их можно будет развесить. Падавший от свечи свет делал краски приглушеннее. На мольберте стоял натянутый на подрамник холст. На нем был углем набросан вид из окна. И только в одном месте был положен белый мазок. Но повсюду виднелись резкие черные штрихи — словно ребенок с досады исчиркал неудавшийся рисунок. В воздухе приятно пахло красками и скипидаром, а на полу лежала палитра с червячками выдавленной краски.

Я вернулся в спальню. Глэдис по-прежнему, застыв, сидела перед очагом. Она даже не шевельнулась. Сев рядом, я обнял ее. Она не сопротивлялась, но и никак не ответила на мою ласку.

— Когда я первый раз приехал сюда, — сказал я, — мне казалось, что я просто умру от тишины и одиночества, ими дышит здесь сам воздух.

Глэдис вздрогнула… Рука ее легла на мою.

— Мне казалось, что это нервная реакция, так много всего произошло за последнее время, но ни в чем я по-настоящему не участвовала сама… — сказала она. — Прости.

— Это ты прости, что я заставляю тебя страдать.

— Но я вовсе не несчастлива. Я не могу быть несчастлива с тобой.