— Потом оказалось, — продолжал я, — что одиночество — лишь преддверие иной реальности, куда более живой и яркой, чем я когда-либо знал. Человек должен начинать с одиночества.
— Но я здесь всего неделю… Я пробовала писать, но у меня ничего не выходит… Ты посмотрел?
— Да, но…
— Что ты обо мне думаешь?
— О тебе? Я люблю тебя!.. И мне хочется, чтобы ты поскорее миновала преддверие одиночества. Впереди столько дел, Глэдис.
— Тебе не кажется, что я глупая?
— Да нет же, нет!
— А по-моему, да… ведь у меня все есть.
— Ты проехала чуть ли не через полсвета, вышла замуж, поселилась в незнакомом доме, переменила образ жизни — и все за пять дней. Конечно, нелегко пережить и принять все это сразу. Ты еще не целиком здесь.
— Не говори так! — прошептала она, словно испугавшись… — Столько дел — но… что мне делать?
— Сейчас пойдем вниз и поужинаем, — ответил я, — а после закончим с вещами.
Глэдис резко, как-то удивленно отодвинулась и взглянула на меня почти враждебно. Неужели предложение разобрать вещи прозвучало для нее как ультиматум, которому она не хотела покориться? Я долго вглядывался в ее словно ускользающее лицо…
— Хорошо, Джон, — все же произнесла она после долгого молчания. — Я сделаю, как ты хочешь.
Я сгреб поленья и погасил все свечи, кроме одной. Освещая себе путь этой свечой, мы прошли через темные, холодные, пустые комнаты и по каменным ступеням спустились в столовую, где было светло, а на столе ждали кушанья и вино.
Появившаяся в дверях Станея держалась как обычно, по-домашнему, и скоро Глэдис, несмотря на то что они почти не были знакомы, уже весело разговаривала с ней. Пожалуй, подумал я, никто в поместье и не заметит, что окружающее кажется ей сном.
Что можно сказать погруженному в глубокий сон человеку такое, что помогло бы ему стряхнуть сонные путы? Если усадьба тоже часть преследующего Глэдис кошмара, то мне не стоило заводить речь о жизнь здесь, о хозяйстве; не мог я говорить и о том мире, пробудиться в котором она желала, но не могла. На столе перед нами дымилась еда, и ела Глэдис со своим всегдашним аппетитом; и еще — была наша любовь, которую мне не под силу было выразить словами. Стремясь поддержать разговор, рассмешить ее, я не находил что сказать, поскольку все мои мысли были о том, что же стало причиною подавленного состояния Глэдис: усталость, которую излечит время и отдых, или же разочарование в любви?
Я завел речь о книгах в надежде, что Глэдис расскажет о тех, что привезла с собой. Однако мои рассказы об островитянской литературе звучали как-то сухо, по-лекторски. Глэдис тоже прилагала все усилия, чтобы поддержать беседу, однако на вопросы о том, какие из своих любимых книг она привезла, отвечала уклончиво.
— Ну что, пойдем наверх, наведем в комнате порядок? — спросила она, едва ужин закончился.
Как только мы поднялись в спальню, я разворошил поленья, и огонь вновь ярко заполыхал в очаге, но что до распаковки, то тут я мало чем мог помочь. Я сидел праздно, подобно человеку, вынужденному глядеть, как хлопочет его слуга. И хотя Глэдис держалась безупречно и улыбка всегда была у нее наготове, я чувствовал, чего ей это стоит.
Мы — а вернее, она — проделывали работу бережно и кропотливо, как будто и вправду собираясь остаться здесь насовсем.
ebooksa