— Я полна предрассудков.
— Можете ли вы пожертвовать жизнью ради одного из них?
— Нет… только не из-за предрассудков.
— Значит, они вам не помеха.
— Я всегда теряюсь, когда говорю с человеком, окончившим колледж.
— Есть такая притча, Глэдис. Двух лошадей отпустили погулять на лугу. Одна умчалась вперед, а другая безнадежно отстала. Но первая подождала ее, и с тех пор они прекрасно играли вместе: никто не убегал вперед и никто не отставал.
В ее взгляде промелькнуло что-то далеко не робкое.
— Что еще вы прочли на островитянском? — спросил я.
— Вашу «Историю Соединенных Штатов».
— Так вы прочли ее! Вы писали, что для вас это слишком сложно.
— Пока мама болела, я по-настоящему взялась за островитянский. Мне нужно было что-то совсем, совсем другое: я уставала быть только сиделкой.
Так проговорили мы до ужина, когда раздался звучный удар большого колокола.
Глэдис торопливым шагом вошла в столовую — длинную залу с низким потолком и рядами столов. Посуда, скатерти, стены, потолок и передники девушек-официанток сверкали белизной. За каждым было закреплено его место, и, невольно нарушая эту уныло-безупречную симметрию, вы чувствовали себя едва ли не нарушителем границы.
Мы сели за стол, накрытый на десять персон. Мне отвели место в конце, так, словно я почему-то не имел права сидеть рядом с Глэдис. Кроме нас, за столом пока никого не было.
— Я люблю приходить раньше других, а то все обычно так пялятся, — сказала моя спутница.
— Ну, вы такая симпатичная, высокая, привлекательная, — ответил я.
Глэдис удивленно взглянула на меня.
— Не надо мне льстить, пожалуйста, — сказала она с едва заметным, но больно кольнувшим меня упреком, словно я и вправду сказал что-то неподобающее.
Понемногу стали подходить и другие посетители, Глэдис поспешно и явно смущаясь представляла меня им.
Еду подавали в массивных белых тарелках, окруженных большим числом маленьких, плотно теснящихся вокруг, словно буксиры вокруг корабля в порту. Стучали ножи и вилки, звучала оживленная беседа. Глаза мои, выискивая хоть какое-нибудь теплое, живое пятно в белом однообразии скатертей, салфеток и лиц, остановились на Глэдис.