Она оказалась права. На нас, причем не столько на нее, сколько на нас обоих, было устремлено множество взглядов, не враждебных и не дружеских, а скорее любопытных, жадных, липнувших к нам, как клейкие мушиные лапки. Приветливая с виду женщина лет пятидесяти, называвшая Глэдис по имени и то и дело отпускавшая ей тонкие комплименты, задала и мне несколько осведомительных вопросов. Я вдруг понял, что всех этих людей занимает одно: какие у нас отношения с Глэдис; мне показалось, словно чьи-то чужие пальцы ощупывали, обшаривали нас.
Ужин кончился. Я предложил Глэдис прогуляться, и после минутного колебания она побежала к себе за накидкой, — было довольно прохладно, сыро, и с моря еще задувал ветер. Мы шли по тихим, малолюдным улицам, вдоль старых зданий, и Глэдис, в длинном темном плаще, служила мне проводником.
— Чем мы займемся завтра, Глэдис?
— А чего бы вам хотелось?
— Давайте весь день проведем у моря.
— Очень жаль, — ответила девушка, помолчав, — но с утра я собиралась кататься на лодке.
Настал мой черед примолкнуть.
— Извините, — повторила Глэдис, — мне очень жаль.
— Ничего страшного, — ответил я, — пусть это будет не целый день.
— А вы уверены, что мы достаточно хорошо знакомы?
— Но какое же отношение это имеет к тому, хотите ли вы отправиться со мной или нет?
— Мне бы хотелось…
— Тогда чего вы боитесь? Меня?
— Нет, нет, не вас!
— Чужого мнения? Того, что скажут люди? Вам неприятны их пересуды?
— Я здесь одна, и мне следует быть осмотрительной.
— Значит, вам небезразлично, что подумает о вас эта публика?
— Не совсем… Конечно мне все равно! В любом случае я никого из них больше не увижу. Но мама часто повторяла, что если ты одна, да к тому же девушка, люди только и ждут, что ты что-нибудь сделаешь не так. Она говорила — это от зависти. Она считала, общество всегда следит за тобой и поэтому ты тоже должна быть начеку.
— Я скомпрометировал вас своим приездом?
— А вы как считаете?