На рассвете, не подозревая о засаде, они въехали в расположенный по пути, спящий с виду кишлак Сары-Бай и тотчас были окружены несколькими десятками притаившихся басмачей. Схватка была неравной и недолгой. Под Куприным, Багировым и Сомовым сразу убили лошадей, и не успели пограничники подняться с земли, как их оглушили ударами прикладов.
Гребешков дрался упорно. Обнажив клинок, он врубился в гущу врагов, ранил двоих, но его вышибли из седла. Привстав на колено, Гребешков изловчился и нанес удар подскакавшему басмачу, но тут же был смертельно ранен в спину. Он был уже мертв, а его все еще кололи и били...
Дольше всех сопротивлялся Охапкин. Свалив в ожесточенной схватке троих басмачей, он вырвался из кольца банды и поскакал в горы.
Внезапно конь его оступился и, сломав ногу, рухнул. Разъяренные бандиты настигли Охапкина и взяли в сабли. Один удар рассек ему руку, сжимавшую драгунку, другой обрушился на голову.
Окровавленного, потерявшего сознание пограничника басмачи сбросили в пропасть...
Возвратившись с заставы Ой-Тал на пост Кашка-Су, Сидоров убедился в самых худших своих предположениях: посланная начальником заставы поддержка не прибыла. Хорошо еще, что благополучно вернулся из Ишик-Арта Иван Ватник, незамеченным проскочивший мимо басмаческого коша[10].
Старшина сжег документы, а потом велел вытащить во двор запас продовольствия, постели, книги, свалить все в кучу, облить керосином и поджечь.
С собой Сидоров взял только патроны и пулемет да разрешил Ивану Ватнику захватить общую любимицу — балалайку.
Пограничники сумрачно смотрели на пламя, уничтожавшее добро, с таким трудом доставленное в горы.
Какой же дорогой добираться до заставы? Через Сары-Бай ехать нельзя; ущельем, по которому старшина вернулся из Ой-Тала, рискованно — того гляди наскочишь на банду: он видел недалеко в горах дымы от костров. И Сидоров решил направиться дальним кружным путем, через старый, заброшенный перевал.
Поодиночке переехав повисший над пропастью, раскачивающийся, ветхий мост, пограничники поднялись на голую, замшелую скалу и вдруг увидели басмачей: десять бандитов в белых чалмах и разномастных халатах, лошадь к лошади преграждали тропу. И у каждого сабля и карабин. А слева, с крутого склона, спускались новые всадники в чалмах и халатах.
«Сколько же их? — прикинул Сидоров. — Сотня? Полторы?.. Что делать?» Путь назад под градом пуль был так же бессмыслен, как прыжок в пропасть.
— Прорвемся, — не оборачиваясь, негромко сказал старшина товарищам. — Вперед!
Пригнувшись к лукам седел, стреляя на полном скаку, пограничники врезались в цепь басмачей и прорвали ее.
Свист ветра в ушах, грохот выстрелов, искры из-под копыт, спазма в горле и одна мысль: «Скорее, скорее, скорее!..»
Ошеломленные дерзким маневром пограничников, басмачи ринулись вдогонку. Все ближе и ближе за спиной бойцов цокот подков, все громче и неистовее крики: «Алла, алла!..»
Верстах в четырех от поста, близ перевала, находилась старая заимка. В бураны и в непогоду пограничные дозоры заезжали сюда обогреться, высушить одежду, передохнуть. Сложенный из крепких толстых бревен домик мог служить на первых порах чем-то вроде редута. Притулившись к отвесной скале, почти у самого края глубокого ущелья, заимка как бы запирала узкую тропу, по которой в этом месте с трудом могли проехать рядом четыре всадника.
У этой-то заимки пограничники и спешились. Бросив на произвол судьбы коней, они вбежали в домик, забаррикадировали дверь, заложили окна камнями, оставив небольшие амбразуры.
— Мы должны задержать банду, — сказал старшина Сидоров. — По дороге через Сары-Бай и через ущелье взять заставу Ой-Тал в лоб басмачам будет трудно — застава там неплохо защищена, а с тыла, с перевала...
Отлично понимали значение заимки и басмачи. Не рискнув сунуться под пули укрывшихся в маленькой крепостце пограничников, они дожидались наступления ночи. А ночью, едва молодая луна скрылась за гребнем хребта, начался бой.