Восемь суток Сидоров командовал крошечным гарнизоном, отбивая ночные атаки басмачей, не пропуская банду к заставе.
Рассказ Охапкина о захвате басмачами кишлака Сары-Бай не оставлял сомнений: басмачи попытаются окружить заставу. Ясно, что Воробьев не может прийти на выручку. Однако Сидоров не сомневался, что вот-вот прибудет подмога из Оша. Смог же Ватник проскочить к заставе Ишик-Арт и обратно. Наверняка и гонец заставы доберется до Алай-Гульчи, до комендатуры...
Обнаруженный в заимке небольшой запас сухарей, рассчитанный на двух-трех бойцов, был съеден. Каждое утро Сидоров выдавал товарищам по половине сухаря. Сам он, как и все остальные, исключая Ивана Ватника, немедля сгрызал кусочек окаменевшего хлеба. А Ватник умудрялся дробить свою порцию на три и во время ужина делился крошками с раненым Охапкиным или Бердниковым. А оттуда, где расположились басмачи, ветер доносил запахи жареной баранины...
Мучимый ранами Владимир Охапкин и больной, в жару Яков Бердников лежали на скамьях. Ослабевшие от голода Валерий Свищевский, Иосиф Шаган, Николай Жуков и Джурабаев — вповалку на земляном полу. Андрей Сидоров с Иваном Ватником — они чувствовали себя лучше других — почти бессменно дежурили у амбразур. Басмачи атаковывали заимку лишь по ночам, но наблюдать за ними нужно было круглые сутки.
За восемь дней в часы затишья обо всем уже было переговорено. Зимой на посту Кашка-Су они почти никогда не находились все вместе, разве что случайно, в часы снежных бурь, когда неистовый горный ветер не давал возможности выйти из поста наружу. В другое же время жизнь их, размеренная, суровая, трудная жизнь стражей границы, протекала так же, как на любой пограничной заставе: кто-то был в служебном наряде на охране рубежа государства, кто-то отдыхал или чинил обмундирование, или читал учебник политграмоты, или, глядя сквозь окно на заснеженные хребты, видел родной завод, родную деревню, слышал колыбельную песнь матери, невнятное бормотанье бабки, отбивающей перед иконой земные поклоны, задорную комсомольскую песню: «По морям, по волнам, нынче здесь, завтра там...»
Здесь же, в высокогорной заимке, осажденной басмачами, пограничники были все вместе и, продремав пару часов после тревожной ночи, не могли молчать, не излить душу друг перед другом, познавая мудрость жизни, ее красоту и свое назначение в ней через то, что называется простым словом «коллектив», сила которого лучше всего проявляется именно в часы испытаний.
Каждый, не таясь, поведал историю своей недолгой жизни, вспомнил родных и любимых, раскрыл сокровенные свои думы, тайны и мечты.
«Когда я окончил фабзавуч и сдал норму на слесаря третьего разряда, отец созвал гостей, своих старых дружков по цеху, и при всех подарил мне кронциркуль. Он с этим кронциркулем работал, когда на нашем заводе делали бронепоезд «Смерть капиталу!»... Отец на том бронепоезде с Колчаком воевал...»
«А моего батьку кулаки убили, на вилы подняли. Батька в нашем селе председателем комбеда был...»
«Я инженером стану по электрической части... Не верите? Честное комсомольское! Отслужу действительную — и на рабфак. Коммунизм есть советская власть плюс электрификация...»
«А что, ребята, деньги при коммунизме останутся?»
«Нужники из золота делать будут!..»
«Победит пролетарская революция во всем мире, соберемся мы с вами, седые, бородатые, и пригласим к себе в гости негра из Африки, индейца из Америки, китайца из Шанхая, рудокопа из Англии — садитесь за наш стол, угощайтесь пельменями, запивайте винцом, рассказывайте, как вы буржуям по шеям надавали, пойте свои песни! Эх, и много, наверное, хороших песен на всем земном шаре...»
«А до чего ж хорошо наши девчата на посиделках поют! Как затянут: «Калинка, калинка, калинка моя...»
Гораздый на выдумки Валерий Свищевский — на заставе его прозвали изобретателем — задавал хитроумные задачи, обучал товарищей, как, не сходя с места, без всяких приборов определить расстояние до нужных предметов, как сделать из спичек солнечные часы...
Как-то, на третий или. на четвертый день осады, вместе с запахами жареной баранины ветер донес из вражьего стана унылые звуки кобыза[11].
— Разрешите, товарищ старшина? — схватил Иван Ватник совсем было забытую балалайку.
— Отвечай! — кивнул Сидоров.
И Иван ответил. Он лихо сыграл веселую «Барыню», озорного «Казачка», задорные «Ах вы, сени, мои сени», величавую песнь о Стеньке Разине, грозную «Варшавянку».
С этого дня каждый вечер перед заходом солнца, перед началом неравного ночного боя, из осажденной заимки задорно, величаво и грозно звенела русская балалайка. Ей вторили громкие молодые голоса. Они пели и народные русские и украинские песни и песни революции. Последним сквозь растворенную дверь гремел над ущельем, над горами «Интернационал».
ebooksa