— Немецкий врач, профессор. Он обслуживает сотрудников абвера. Я же тебе говорил о нем, когда мы ездили в Берлин, помнишь, я возил его посылку жене и потом от нее вез сюда книги. В общем, одевайся, он тебе наверняка поможет.
Дверь им открыл ординарец доктора — все тот же неуклюжий долговязый солдат, — Осипов действительно своей угрозы не выполнил, и в первое мгновение. Самарина это обрадовало. Но тут же возникла мысль и другая. Не был ли весь его гнев тогда только спектаклем? Но сейчас думать об этом некогда, навстречу им уже вышел из кабинета доктор Килингер. Судя по всему, он совсем недавно встал — на нем был халат, седые волосы смешно топорщились перьями.
Приветливо поздоровавшись с Самариным, он, удивленно подняв брови, уставился на Вальрозе, на его гестаповскую форму.
— Это мой приятель. Я с ним ездил в Берлин, — поспешил объяснить Самарин. — А сейчас я, набравшись нахальства, привел его к вам в качестве пациента. Его замучили страшные головные боли.
— Проходите, проходите! — Килингер распахнул дверь в свой кабинет. — Я сейчас посмотрю вашего приятеля, а вы подождите в гостиной.
Разговор Килингера с Вальрозе сильно затянулся. Наконец они вышли в гостиную. У гестаповца лицо было встревоженное.
— Все мы мужчины, — начал Килингер. — А ваш приятель еще и офицер, так что я буду говорить прямо. То, что у вашего приятеля, меня очень тревожит. Выяснилось, что несколько лет назад у него был сильный ушиб в области лобной кости, сопровождавшийся длительной потерей сознания. Я почти уверен, что сейчас сказываются последствия этого ушиба. Требуется серьезное и тщательное исследование, которое здесь у себя я провести не могу, а местными гражданскими клиниками мы не пользуемся. Вашему приятелю надо получить отпуск и ехать в Берлин.
— Сейчас мне не дадут отпуск, — угрюмо отозвался Вальрозе. — У нас не хватает людей.
— Я напишу заключение, по которому вас не могут не отпустить. — Килингер ушел в кабинет писать заключение.
— Вот так сюрприз, — криво улыбнулся Вальрозе.
— Ничего, Ганс, дома и стены помогают, — сказал Самарин. — Подлечишься, вернешься и будешь работать за троих.
— Ты же не знаешь, — возразил Вальрозе. — У нас сейчас очень горячее время. По приказу фюрера развертывается повсеместная тотальная борьба с партизанскими бандами. Предусмотрено, что остатки банд пытаются скрыться в больших городах. На нашем вокзале создается специальный заслон. Я назначен заместителем командира особого отряда. Если я сейчас заявлю об отпуске, меня в лучшем случае поднимут на смех. А то и... — Он сделал жест рукой, вроде перечеркнул что-то в воздухе.
Килингер принес заключение и прочитал его вслух. Оно заканчивалось категорической фразой о необходимости срочного лечения Вальрозе в специальной клинике мозговых болезней в Берлине.
Самарин ушел вместе с приятелем, и Килингер его не оставлял, только сказал, прощаясь, что господин Осипов интересовался, бывает ли он у него.
Они шли по солнечной улице, ничем не напоминавшей о войне. В толпе на тротуарах пестрели летние платья женщин. Пройдя до центра города, они не встретили ни одного военного, и Самарин удивленно сказал об этом Вальрозе, который всю дорогу шел молча, опустив голову. Он осмотрелся по сторонам и ответил безразлично:
— Все военные, Вальтер, там... на войне. Понимаешь, каково мне сейчас будет у начальства?
— Ничего, ничего, все уладится, — успокоил его Самарин. Он в это время уже думал об Осипове — почему тот спрашивал о нем у Килингера? Все-таки Осипов, очевидно, ждет теперь шага от него? А спрашивал только для того, чтобы узнать, не уехал ли он, не заболел ли. Но не проще ли ему было, зная номер телефона, позвонить Рауху? Проще-то проще, но для Осипова это означало бы, что первый шаг к новой встрече снова делает он, а самолюбие у него есть. Ладно, об этом потом можно будет подумать, а сейчас не скажет ли Вальрозе еще что-нибудь о тотальной войне с партизанами?
— Я не верю, Ганс, что тебе не дадут отпуск, — сказал Самарин. — Наконец, отец обещал тебе перевод в Берлин. Позвони ему, скажи, что случилось.
— Да не знаешь ты положения! — огрызнулся Вальрозе раздраженно.
— Неужто какие-то шайки партизан... — начал Самарин.