— Он слушает Москву, Раух. Как бы он не подвел вас. — Осипов молча выпил кофе. — Ну а на этой чертовой дуге немецкую армию постигло новое большое несчастье. Знаете, что страшно? Мы стали привыкать к несчастьям. И будто не понимаем, что может из них сложиться. Делаем вид, будто ничего особенного не случилось, продолжаем действовать по шаблону, а значит, опасно для себя.
— Но вы-то все понимаете?
— Я, Раух, не очень крупное начальство, мне чаще приходится произносить: «Слушаюсь, сделаю». Впрочем, может, это и к лучшему.
— В каком смысле... к лучшему?
— Чин меньше, и ответственность меньше, — ответил Осипов с задумчивой усмешкой
Они помолчали.
— После встреч с вами на душе у меня все больше тревоги, — тихо проговорил Самарин.
— За что тревоги? — с непонятной злостью спросил Осипов.
— В первую голову, за Германию, конечно. И за свою судьбу тоже.
— А что вам лично может грозить? Германия и проигравшая войну останется, и вы будете продолжать свои коммерческие дела. Два-то человека в Германии останутся. — Осипов внезапно умолк и, помолчав немного, сказал: — А пока что вы и я выбросили на ветер деньги за обед — ничего не ели, а главное — аппетит пропал.
Самарин, не притронувшийся к кофе, сказал:
— Я бы выпил чаю.
— О, нет, Раух. Ресторанный чай — помои. Вы же знаете — настоящий чай у меня. Давайте рассчитываться.
— Знаю я ваш чай, — усмехнулся Самарин.
Домой шли пешком. Погода была по-прежнему рябая, и тени от туч перебегали через пустынную улицу.
— Вы заметили, что, кроме нас, в ресторане никого не было? А ведь воскресенье... — говорил Осипов. — То, что наших нет, — понятно. Но почему не гуляют местные?
— Вы же сами сказали, что латышам не позавидуешь... в смысле языкознания.
— Думаете, сидят по домам и учат русский язык?
Самарин промолчал.
— Я часто вспоминаю зиму сорок первого, — продолжал Осипов. — Сплошной рождественский праздник. Переполненные рестораны. На улицах бродят веселые компании. Работалось весело, удачливо!..