— Я в ту зиму был еще дома, в Гамбурге. Там тоже царило приподнятое настроение. Отец был полон планов в отношении торговли на Востоке. На Рождество подарил мне золотые часы. — Самарин показал эти часы на руке: — Тут на крышке он выгравировал: «Твое счастливое время впереди».
— А мой в это время уже ничего не соображал. Я перед отъездом сюда навестил его в больнице. Он только смотрел на меня испуганными глазами, и губы его вздрагивали, будто он силился что-то мне сказать, А может, он все понимал и хотел мне оказать, что... — Осипов умолк и после долгой паузы произнес: — Плохо, Раух, очень плохо...
Самарин молчал. Думал, что это настроение Осипова весьма кстати и во время атаки оно должно сработать.
Как и прошлый раз, они сидели на кухне, и снова Осипов заварил душистый чай для Самарина, а себе поставил бутылку водки:
— Вот теперь я, кажется, напьюсь...
— И опять вам станет неинтересен разговор с трезвым. А мне с вами хоть и нелегко, но всегда интересно и даже полезно.
— Чем полезно? — вяло поинтересовался Осипов.
— Вы меня с опасных высот ничегонезнания сбрасываете на землю,
— Кто бы сбросил с этих высот и меня, — угрюмо проговорил Осипов и осушил половину стакана водки.
— Вы — и не знаете? Не поверю.
— О собственном будущем — ни-че-го... — Осипов долил в стакан водки до краев.
Нужно было помешать ему пить, но сделать это можно было только одним способом — ускорить начало атаки.
— По-моему, и для вас главное — остаться в живых, — сказал Самарин. — А так как вы все-таки не на фронте...
— Я могу расстаться с жизнью и после войны, — перебил Осипов.
— Как это так? Не понимаю.
— Все очень просто, Раух. Меня не пощадят мои соотечественники — русские. Я-то всю войну готовлю и засылаю к ним в тыл своих агентов не за елочными украшениями. Русские уже давно объявили нашу службу преступной и подлежащей суду.
Вперед, Самарин.
— Да боже мой! В вашей службе заняты, наверное, тысячи людей! Даже у русских судей не хватит! — весело возражает Самарин.
— Нет, Раух! Я у них на особом счету. Судя по всему, добрая половина моих агентов попалась или сама сдалась русским, и уж они-то, будьте уверены, спасая свои шкуры, ярко живописали мой портрет. Они же знают меня по имени и даже в лицо.
— Вы умрете от тщеславия! — рассмеялся Самарин.