Найти и обезвредить

22
18
20
22
24
26
28
30

— Не подумали… Надо, господин Савчук, жить не только инстинктами, но и разумом. У вас разума пока маловато, поэтому мы здесь.

Савчук скорчил идиотскую рожу. Дескать, какой с нас, темных, спрос. Но Люц почувствовал, как больно задела, разозлила начальника полиции последняя фраза.

Люц считал себя человеком не злым и если кого-то обижал, то исключительно ради того, чтобы ощутить превосходство над окружающими. Так устроен мир: каждому дано или командовать, или подчиняться, возвышаться или унижаться — середины тут нет. Потому и попросился перевести его из штаба полка, где он занимал незаметную должность, в коменданты большой кубанской станицы, чтобы меньшему числу людей подчиняться, а большим числом командовать. Правда, на новом месте тоже оказались свои сложности. Например, распоряжение генштаба о проведении особой политики в отношении казачества. Искусным заигрыванием с казаками, игрой в их честных друзей требовали склонить коренное население Северного Кавказа к сотрудничеству с Германией, к добровольному вступлению в «освободительную армию»… Не по нему были эти игры. Тут вот стоит безмозглое быдло Савчук, а ты ему должен знаки уважения оказывать…

В коменданте росло отвращение к Савчуку. И Люц отправил его из своего кабинета с первым пришедшим в голову поручением — проверить расклеены ли в станице воззвания генерала Шкуро… Еще один набитый дурак, и чем он только фюреру приглянулся?

В кармане Савчука остались лежать приготовленные для подарка Люцу часы, снятые с Галясова. «Хотел, как человеку, а теперь — фиг тебе. Сам буду носить».

Оставшись один, комендант Люц начал готовиться к допросу захваченного чекиста.

На Кубани обосновались несколько фашистских разведывательных и контрразведывательных центров, и комендант по долгу службы поддерживал с ними постоянные контакты. Упаси бог было показать сотрудникам секретных ведомств, считавшим себя пророками, свое превосходство, хотя в последнем Люц не сомневался… Зато как они любили лесть! Люц тонко играл на слабостях этих своих знакомых и полагал, что эти слабости присущи всем разведчикам мира. Поэтому разговор с майором советской госбезопасности не представлялся коменданту особенно трудным.

…Когда Галясова ввели в кабинет, Люц переставлял флажки на настенной карте боевых действий. Флажки перемещались к нефтеносным районам Кубани, к Главному Кавказскому хребту.

Не оборачиваясь, как бы приглашая к соучастию в своей работе, Люц спросил:

— На что вы рассчитываете, Галясов?

— Кроме смерти, от вас ожидать нечего.

— Ну зачем так пессимистично? Для нас с вами война закончилась. Слава богу, живы остались. Теперь все от нас самих зависит. Нам выбирать: жизнь или смерть. Как говорится, все свое несем с собой. Так древний мудрец сказал? Или вы верите в переселение душ, и поэтому вам смерть не страшна? Вот послушайте, что писал Ницше по этому поводу. — Люц потянулся к полке с книгами.

— Бросьте комедию, комендант. Я все сказал.

Люц примирительно рассмеялся:

— Сдаюсь, сдаюсь. По части допросов вы, конечно, сильнее меня. Я даже не знаю, с чего его начинать. А то, чему меня учили наши специалисты, — это же рассчитано на допрос пешек. А вы фигура! Почти король. До сих пор не пойму, как это болваны из полиции вас взяли…

Галясов, слушая излияния коменданта, все больше раздражался.

— Что от меня надо? А то будто награждать собираетесь…

— А что, это мысль! — воскликнул Люц. — Все, что нужно знать о партизанах, мы и так знаем. Ваших тут — целый подвал. Но объявим, что именно вы нам все рассказали, что получили награду за это. Даже выпустим на свободу. Каково, а?

Галясов рванулся к Люцу, но на него навалился конвой. Выкрикнул только:

— Не посмеешь, гад!