Люц ухмыльнулся:
— По-моему, мы рано перешли на «ты». У русских сначала положено выпить вместе… Кстати, у меня тут припасено. Московского розлива. Не желаете?
— Я с тобой с… на одном поле не сяду! — сплюнул пленный.
— Ну-ну, — поморщился комендант. — Это вы зря.
Но игривое настроение к Люцу больше не возвращалось. Этот босоногий, грязный, окровавленный, еле стоящий на ногах мужик выбил его из колеи. Да кто же здесь, в конце концов, хозяин? Люц шагнул к карте, зло ткнул пальцем значительно ниже флажков.
— Когда мы будем в Иране и Индии, такой король, как вы, превратится здесь в пешку. Торопитесь! Назовите численность отряда, места дислокации, явки, где спрятаны передатчики и типография…
— Бои-и-шься, — с нажимом произнес Галясов, глядя в упор на фашиста.
У того на лице промелькнула тень растерянности.
— Боишься, — заключил Галясов. Хотел еще добавить пару крепких слов, но осекся. В голову ударила ошеломляющая догадка: если он боится, значит… Догадка оформлялась в захватывающую мысль. И это не ускользнуло от внимания Люца, и он подумал, что будто пленный опомнился, спохватился, задумался, наконец, о самом для него важном — а что может быть важнее жизни?! Смятение противника возвращало Люцу душевное равновесие, способность вести игру в прежней манере.
— Вы, я вижу, умеете думать. Мы, немцы, умеем по достоинству ценить тех, кто нам помогает. Учитывая ваш опыт, мы бы могли предложить вам приличное место…
— Мне нужно прийти в себя. Поговорим позже, — пообещал Галясов, и Люц еще раз поразился чудесному превращению в его поведении.
Когда пленного увели, Люц долго вышагивал по комнате, переживая первую победу. Налил стопку водки, чокнулся со своим изображением в зеркале, выпил. Но возбуждение не проходило, вновь требовало какого-то выхода.
Вызвал Савчука:
— Один вопрос. Сколько держался твой брат в НКВД, пока не выдал сообщников?
— Три дня.
— Отлично!
Савчук дико пялился на коменданта.
— Отлично, Савчук!
…В подвале, ставшем тюрьмой, сбившись в один угол, спали товарищи Галясова. Вот председатель Приморско-Ахтарского стансовета Мыстепанов, вот Пономаренко — председатель стансовета станицы Степной, молоденькая учительница Горшкова. Положила голову на плечо старого рыбака. В отряде так и звали — Рыбак. Рядом с Горшковой Андрюшка, ее долговязый ученик. Как пришел в отряд, так на все операции с ней просился. Когда трех эсэсовцев привели, ученик и учительница радовались, как дети… Другие такие родные лица. Что они вынесли?! Можно только догадаться. Избиты, измучены, есть легкораненые. Тяжелораненых партизан каратели перестреляли на месте, в плавнях… Кто-то вскрикивает во сне, кто-то стонет.
— Ма-ма, — протяжно позвала Горшкова и всхлипнула. А где его, Галясова, жена? Что с сыном? Наверное, на фронт рвется, а мать не пускает.
ebooksa