Уже дымок рассвета начал проникать в комнату, когда Сморчков забылся. Перед глазами пронеслись поезда, потянулись линии, по рельсам шла карета с Чацким-Богодуховым. Чацкий-Богодухов в одежде аристократа на полном ходу сошел с кареты и обратил свой гневный взор на него — Сморчкова! Он открывал рот, говорил, но ни одна строчка стихов не долетала. Чацкий-Богодухов клеймил ложь, указывал перстом на Сморчкова. И это отчетливо услышал Сморчков — два слова: «Убийца — ты!»
— Убийца — я? — дернулся Сморчков и проснулся. Может, еще не поздно! Ведь если ее убить, значит — убить и все свои мечты!
Лихорадочно оделся, выбежал из дома, бросился к санэпидемиологической станций.
Нина еще не приходила.
Он постоял, чувствуя озноб и внутреннюю дрожь. Ему было странно, что его узнавали, кланялись ему. Автоматически он кланялся в ответ.
Нины все не было. Спросить у сотрудников он не решился. Пошел назад, но вернулся, открыл дверь, увидел людей:
— Скажите, а Нина Андреевна еще не приходила?
— Нет!
— Извините! — Прикрыл за собой дверь и побежал на работу.
По дороге он увидел впереди красивые пепельные волосы делопроизводительницы загса Анны Максимовны. Она была в том же платье, с тем же медальоном. Глаза ее, красивые коричневые глаза, полны доброты и спокойствия. На миг показалось, будто она только-только поставила ему в паспорте штамп о расторжении первого брака, и он — счастлив, и сейчас побежит к Нине, и счастье будет наконец полным.
— Здравствуйте!.. Простите, я ищу Нину Андреевну. Она здесь мелькнула и — как сквозь землю.
— Здравствуйте, — отозвалась она. И он позавидовал ее мужу, которого всегда, видно, встречали такие добрые глаза, такой спокойный голос, что все тревоги слабели, таяли, казались пустячными. — Я вас узнала. — В искренности этой славной женщины он мог не сомневаться. — Может быть, я ошиблась. Но мне показалось, что Нина Андреевна шла на рынок.
— Спасибо! Спасибо! — и он заторопился на рынок. «Странно, сегодня не воскресенье, сегодня среда. День моего рождения и ее… Что — ее?» Он не отважился произнести роковое слово. Перед ним были облупленные ворота рынка, он скользнул по рядам, но перед глазами проходили другие, другие, другие люди. Вот, какая-то юная хорошенькая женщина наклонилась к цветам. Она! Он начал пробираться к прилавку, где рдели розы. Но женщина подняла голову. Нет, не она! Где же Нина? Вон мелькнул ее силуэт! Скорее туда.
— Простите, — оттеснил он плечом здорового дядю в пестрой ситцевой рубахе с мешком за плечами. Из-за мешка опять мелькнул знакомый силуэт. Нина ли? Похожа. Он пробирался вдоль рядов.
— Молочка! Молочка! Молодой человек! Молочка!
— Сметанка! Сметанка!
— Маслице домашнее! Попробуйте, а цвет какой — не масло, а золото.
Он бы сейчас отдал и золото, чтобы все шло как по маслу. Он не слушал зазывных криков. В каждой молодой женщине виделась Нина.
— Слушай, друг! Задешево отдам! — дернули его за рукав. Но он не обернулся, прибавляя шаг.
— Ай, вчерашний день потерял! Бежит как угорелый! — взъелась на него бабка, которой он чуть не опрокинул бидон, больно ударив коленкой о ребро цинковой крышки. Навстречу ему летели обрывки разговоров.