Людмила Константиновна прильнула к Павлику:
— Это я… Людмила Константиновна!
Но мальчик лежал без движения.
Еще укол.
Ребенок задышал судорожно, но задышал! Что-то пролепетал в бреду.
— Доктор! Доктор! Вас очень спрашивают! — задыхаясь от спешки, с тревогой окликнула Наташу женщина.
Наташе показалось, что Павлик оживает, приходит в себя. Тут ее еще тревожней и настойчивей окликнули снова. Захватив с собой чемоданчик с инструментами, она вышла из юрты. Жена главного механика — полная, дородная, с гордой, высоко посаженной белокурой головой, с двумя кольцами на безымянном пальце левой руки, взяла Наташу за локоть и повела по улице:
— Тут вас опять спрашивали.
Она с недоверием покачивала головой, говорила, что, мол, этих людей она знать не знает и ведать не ведает.
Наташа еще душой была с Павликом. Поэтому, не слушая ее, ускорила шаги и вошла в темный тихий домик.
Ее взяли за левую руку чьи-то безвольные потные пальцы:
— Идем!
Жена главного механика постояла у парадного, прислушиваясь к удаляющимся шагам и поправляя кольца, опять покачала головой.
XXII
Настораживаясь и ничего не различая в чернильном мраке, Наташа прошла десять ступеней, пролет и еще десять ступеней. Потная рука тянула ее за собой.
Дверь отворилась. На Наташу пахнуло свежим раствором побелки, зажелтел свет керосиновой лампы в глубине пустой комнаты.
Возле окна на козлах, сбитых в виде стола и покрытых газетой, виднелись бутылки с коньяком, мясные и рыбные консервы, ломоть хлеба и банка баклажанной икры. Одна бутылка была пуста, другая почти допита, две другие — открыты, но не начаты. На дне стаканов коричневым цветом чая мерцал коньяк. В углу — ведро с побелкой, пульверизатор, замызганная табуретка, толстая прямоугольная скамья.
— Где больной? — оробев, спросила Наташа, увидев выступившего из мрака «поводыря». Злополучный Курбан поправил галстук.
— Здесь больной! Здесь тяжело больной!
И Наташа чуть не кинулась навстречу пьяному, но долгожданному, неповторимому голосу. Она ступила вперед.