Прислушался: шорох.
Мурашки пошли по спине, волосы на голове начали подниматься, он явственно ощутил, как они поднимались, вставали дыбом.
Шорох все ближе.
Он завопил беззвучно: в отчаянии потерял голос. Дрожащими руками чиркнул спичкой. Из темноты выступили бидоны, бутыли в плетеных корзинах, тюки ватников, плащей. Он приподнял руку со спичкой. На всякий случай щелкнул замками портфеля (они точно выстрелили!) и достал банку с баклажанной икрой: «Хоть банкой ударю, если начнет подползать». Огарков одной рукой схватил банку, другой пригладил волосы. Силы возвращались. Он вздохнул, осваиваясь в кромешном мраке. Чиркнул спичкой, поудобней положил портфель, сел на тюки, свесил ноги на бетонный пол…
«Но почему же ты, — обратился Огарков к себе, — почему же ты, такой натренированный и сильный, не смог справиться с этим Атаханом? Почему?» И ответил сам себе с беспощадной прямотой: «Когда Наташа вскрикнула «Атахан» и заслонила его собой, оттолкнув мою руку в сторону, я понял, почувствовал, что ударяю по себе. Та вмятина не на полу — на мне. Ничем ее не заровнять!.. Так вскрикнуть, так броситься, так заслонить собой способна женщина не влюбленная (о, если бы влюбленная, увлеченная, это все не страшно), а любящая. Любящая! Любящая его! Не меня!»
В абсолютной темноте он вскочил и закричал в истерике:
— Ползи! Кусай! Скорей! Я здесь! Скорей кусай! — И швырнул во мрак банку, портфель, схватил тюк, бросил, вцепился в следующий. Но тот был связан с другими. Огарков вцепился зубами в веревочный узел, развязывая. Неистовство начало иссякать. «Да, я уже не боюсь обратиться в ничто, ведь я и теперь — пустое место, меня нет. Глаза Наташи так вспыхнули, что все испепелили во мне. Нет во мне воли, не хочу жить».
Почудился шорох, но он уже не испытывал страха. «Что мне теперь в жизни? Все лица вокруг — как маски для меня, что мне до их судьбы? Я жил только для себя, а теперь меня нет, кончился».
И он опять вспомнил, как она кинулась к Атахану на помощь. Как она смотрела на него! «Она на меня в день объяснения в любви так не смотрела. А может, и нет ничего между ними?.. Нет, все ясно: она — его! Его!»
И застонал от муки, впился зубами в мякоть руки. Пытался заплакать. Без слез зарыдал, содрогаясь всем телом. И если бы кто-нибудь мог увидеть его, бившегося в рыданиях под сводами склада, тот понял бы, как убийственна расплата за подлость.
XXV
В юрте задремала Людмила Константиновна. Дорога, ушиб, долгие изнуряющие часы, проведенные около Павлика, измотали старую женщину. Но и задремав, она держала руку на раскладушке Павлика, надеясь так узнать о его пробуждении.
Атахан стоял возле Павлика.
Наташа, видя замкнутость Атахана, думала, будто он отворачивается от нее, не хочет ее видеть. «Поделом мне! Сама оттолкнула, а теперь ясно: полюбила задолго до того, как поняла это, задолго до того, как в порыве гордости оттолкнула и унизила его, унизив и себя своею ложью. Да, я готова для него на все. Но не поздно ли? Поздно я спохватилась! Почему поздно? Если бы не было встречи с Огарковым (воспоминание о нем стало далеким, расплывчатым), если бы я не побывала в том домике, не увидела их рядом, не увидела того, что увидела, не почувствовала того, что почувствовала, тогда все оставалось бы по-прежнему… Какое замешательство испытала я, увидев этой ночью Огаркова! Наверное, такое же, как давным-давно в Москве, когда я была влюблена в него. А теперь я чувствую, что любовь к Огаркову умерла во мне. А к Атахану? Ох, как сердце забилось… Но он стал для меня очень близким человеком… А если быть правдивой хоть перед собой, я благодарна и обязана своим счастьем Павлику…»
Мысли, взвихренные пережитым, неслись в мозгу Наташи.
Атахану и в голову не пришло, какие бури потрясают эту женщину…
XXVI
Рассеянно посмотрел Атахан на часы, оглянулся на порог, услышав шаги жены главного механика. На ее кольцах — отсвет зари. Начиналось утро! Значит, ночь Павлик пережил! А ведь Атахан загадал: если Павлик до утра дотянет, то он спасен. И вот дотянул… Но заря… Утро ли это?
Посмотрел на Людмилу Константиновну. Она заправляла белую прядь под платок, а сама с преждевременной, как суеверно показалось Атахану, уверенностью кивала головой.
Атахан помнил ее молодой, красивой. Он видел ее утром, днем, вечером, перед сном, когда она приходила проведать ребятишек в спальне. Он приезжал к ней с заставы, он заезжал «на совещание штаба» и просто так, в гости. Когда же он, зоркий Атахан, проглядел тот миг старения, те ступеньки первых ее морщинок? Сколько же не разглядел в ее душе, если не заметил старости. Или душа ее не старится?.. Ее седина кажется декоративной. Да, не оправдание это. Видишь себя, свои заботы и печали. А ее? Ведь ближе ее нет для него человека!
ebooksa