А над перроном лилась песня. Голос Владимира Трошина звучал дружески, доверительно.
Глаза капитана внимательно и неторопливо осматривали текучий поток лиц. Сросшиеся темно-русые брови хмурились. Грусть подернула коричневые глаза. Летели отрывочные мысли, вспомнились слова песни: «Самолеты меня уносили, корабли увозили…» «Не плавал я никогда на корабле, да и летал-то несколько раз, ведь служил в Туркмении столько лет… Не сломили меня непогоды… Нет, конечно… Но лучшие годы ушли… Нет, неправда, не ушли, со мной, со мной мои лучшие годы… И зачем привязалась песня?»
Лука Белов и Липа с транзистором уже проходили мимо Михаила, но, приглушенное толпой и расстоянием, еще раз прозвучало:
«Забыли, — подумал капитан, — но не корабли, не самолеты, она, она меня забыла…»
Капитан нахмурился еще суровей и заставил себя думать о предстоящих делах. И снова мысленным взглядом обратился к Кулашвили. Какой цельный характер!
Михаил поправил плащ-накидку на плече Никитина и глазами показал ему на проходящую пару. Массивные, жирные щеки толстяка методично двигались — пережевывал что-то. Его спутница с транзистором в руке горделиво плыла, как бы не удостаивая платформу прикосновением своих каблучков. Она почти парила, легкая и стройная.
Кулашвили был невозмутим. Он вспомнил свою первую встречу с контрабандистами, которую провел в растерянности. К тому времени были на его счету задержанные нарушители на далеких заставах, стреляли в него — повидал немало, но его поразила неторопливая и спокойная операция по досмотру личных вещей. Досматривал не он, а таможенник Алексей Прозоровский. Безукоризненно вежливый, элегантный, с тонкой привлекательной улыбкой, он появлялся на пороге купе международного вагона. Мужчины подтягивались, распрямляли плечи, ощущая силу и ум, излучаемые Прозоровским. Женщины старались понравиться человеку, невольно привлекавшему к себе. И досмотр для тех, кто не вез контрабанду или запрещенные вещи, не вызывал болезненной реакции или внутренней обиды.
Пальцы Алексея Прозоровского перебирали чужие кофты, пиджаки, касались вещей, до которых всю жизнь дотрагивались только их владельцы. Кулашвили, тогда еще новичку, казалось, что в этом недоверии было что-то противоестественное. Но когда пальцы Прозоровского в тюбике зубной пасты нащупали золотое кольцо с квадратным драгоценным камнем, многое изменилось во взглядах Михаила Варламовича.
Прошло время… Теперь он знал свое дело. Вот и сейчас он принял к сведению злобный шепот, прошелестевший со змеиным посвистом за спиной. Он без обиды оглянулся на толстенного, дюжего Луку. Лука обернулся, лисьи глазки вильнули. Липа потянула мужа за рукав, и они зашагали дальше по перрону, время от времени поглядывая на небо: первые капли дождя обещали испортить великолепную прическу Липы. Она и муж вежливо кивнули человеку среднего роста, коротконогому, в затемненных очках. Он ответил им и переложил букет цветов из левой руки в правую. Человек этот, видимо волнуясь, провел рукой по своим бурым волосам, как бы стирая капли дождя, и шагнул к вагону.
— Это прошли Лука Белов и Липа, его жена, — говорил Михаил ефрейтору Никитину. — Опытные. Стараются провозить контрабанду не в мою смену. Он — хитрый, ловкий, изобретательный. Академик в этом деле. А уж лазейки на паровозе знает на удивление! Не раз меня в дураках оставлял. Боюсь, еще не раз оставит. Жена — проводница, тоже штучка, это профессор по вагонной линии. Запомни ее. Ого, дождь, видно, будет немаленький. Обрати внимание вон на того… в белой рубашке с закатанными рукавами, с волнистыми волосами и жестким лицом. Он о чем-то говорил с Лукой. Даже издали видна его злость. И этот из их компании. Он то вялый, как вареная рыба, то энергия так и хлещет из него. Эдик, Эдуард Крюкин. Людям говорит, что их любит, но большего человеконенавистника я не встречал.
— А кому этот, в очках, цветы вручает? — спросил Евгений Никитин.
Девушка с правильными чертами лица с милой застенчивостью в каждом движении принимала цветы.
Михаил, сняв фуражку, медлил с ответом.
Евгений взглянул на него и удивился, с какой нежностью смотрел на девушку прославленный старшина-пограничник Михаил Кулашвили. Дождь смочил его густые черные волнистые волосы, капли стекали по летящим бровям и прямому носу, по волевым складкам около губ и выпуклому раздвоенному подбородку.
К девушке подошел подтянутый лейтенант милиции и козырнул ей, улыбаясь так сердечно, что смущение ее ослабло. Она благодарно взглянула на лейтенанта, а он козырнул ей снова и шагнул навстречу выходящей из вагона высокой женщине с мальчиком лет тринадцати. Мальчику хотелось броситься к отцу. Но он старался держаться солидно и не опережал мать. Она сияющими, влюбленными глазами смотрела на лейтенанта, который заботливо протягивал ей плащ.
— Анечка, милая, наконец-то. Скорее оденься. — Он поцеловал ее в губы, обнял сына, по-приятельски похлопал его по плечу: — Ты за эти дни еще подрос, Арсений. Ну-ка, накинь, — и подал ему плащ поменьше. Вернее, не плащ, а плащ-накидку, укороченную, но настоящую плащ-накидку.
— Я взял три билета на спектакль, — сказал лейтенант жене.
Она благодарно кивнула.
— Надеюсь, что не только будут хорошие артисты, но и пьеса нам понравится.
— Посмотрим!
ebooksa