Гибель синего орла

22
18
20
22
24
26
28
30

— Черт с тобой, лезь в омут, Жюль Верн омолонский!..

Махнув рукой, директор быстро пишет приказ на клочке бумаги, ломает перо, вытаскивает из кармана печать и прихлопывает бумажку так крепко, что на столе подпрыгивают и звенят стаканы.

Катя тихо вскрикивает во сне, откидывая одеяло.

— Бери, что ли… Хватит на чужих жен поглядывать, — вдруг смеется Алексей Иванович. — Любуйся на Омолоне своей Марией.

Беру приказ. Сердиться не могу, буйная радость теснит грудь. После отела оленей из тайги уже не повернешь, судьба похода к Синему хребту решилась.

Прощаюсь. Говорю, что выеду на Омолон утром.

— В такую пургу ехать? Окончательно спятил…

— Нужно, ждут вашего приказа на Омолоне.

Хочу во что бы то ни стало перехватить Ромула в бригаде у Прокопия и завернуть на Омолон. Прошу Алексея Ивановича не показывать моего обязательства никому на усадьбе, не мешать делу обезличкой в походе, ведь Ромул должен головой отвечать за табун.

— Не учи… без тебя знаю! Что же я, не советский человек, что ли? ворчит он, пряча документ в полевую сумку.

Я задумался. Еще не поздно повернуть табун. Может быть, директор опытнее в этих делах, и лучше послушать осторожного совета, пока не поздно… Вспоминаю товарищей и вдруг с особой остротой понимаю, что выиграл битву, отступать нельзя.

— Поехал. Не поминайте лихом!

— Ой, да упрямый ты… чалым.

Он сжимает на прощание руку, и злость больше не портит красивого цыганского лица. В эту вьюжную ночь я не предполагал, что свидеться нам больше не придется — непредвиденные обстоятельства навсегда разведут наши пути.

Глава 7. Неожиданная встреча

Ночью я распечатал письмо Марии. За окном по-прежнему бесновалась пурга. Пинэтаун крепко спал на койке, раскинув руки. В потертом конвертике оказался смятый листок, исписанный знакомым мелким почерком. Вот что писала девушка:

«Пишу потому, что не знаю, увидимся ли мы. Помните, как хорошо было вместе: тихим пламенем горела лампа, время близилось к полуночи, а мы долго перебирали омолонские камни, рассматривали золотой самородок. Я была так счастлива. Теперь у нас часто бывает Костя. Дедушка подружился с ним. Костя привозит нам книги из походной библиотечки, и все такой же — нарочно злит меня. Снова перечитала «Как закалялась сталь». У жизни нужно брать только хорошее, воспитать в себе правдивость, справедливость, настойчивость и выдержку, умение постоять за себя и своих товарищей. Вам я все могла говорить и не скрывать ничего. Быть может, наши души и мысли очень близки друг другу? Не хотела посылать письмо и даже смяла его. Но Ромул говорит, что вернет оленей на Колыму, и Вы, может быть, не приедете к нам никогда. Я хорошо понимаю — можно так слиться с делом, которому служишь, что не останется ни места, ни желания, ни времени собственному «я». Если можно, приезжайте.

Ваш друг Мария».

Письмо взволновало, как нежное прикосновение дружеской руки. Я завидовал Косте: он мог когда хотел видеть Марию, слышать ее голос и говорить с ней. Хотелось чем-то хорошим отблагодарить девушку за ласковое слово. Вот тут я и вспомнил о Булате. Оделся, снял со стены свой зауер и выбрался на улицу.

Долго пришлось карабкаться по сугробам, проклиная пургу, к одинокой хижине Михаила. В окошечке не было света — каюр спал. И я едва добудился старика, барабаня изо всей мочи в обмерзшие стекла.

Неожиданная просьба, да еще в полуночье, удивила каюра. Я просил отдать, в обмен на ружье, Булата — передовика Михайловой упряжки. Михаил купил Булата у промышленников слепым щенком, вырастил в крепкого ездового пса и обучил водить упряжку. Часто каюр брал с неутомимым Булатом первые призы на районных гонках, и передовика, похожего на волка, мечтали заполучить многие каюры Нижне-Колымской тундры.